|
Литературная передача для начинающих графоманов «Потуги» День добрый! С вами доктор Бишоп, эсквайр. Кстати, тот, кто первым дозвонится к нам и растолкует мне, что значит «эсквайр», получит от нас собрание пустых винных бутылок, которые пылятся у меня под столом с нового года. В эфире культурная страничка нашего радио. Сегодня право на озвучание своих потугов выиграл один начинающий писатель из города Поддувало. Работает он мойшиком стекол в одной библиотеке и, в процессе мытья, как он нам признается в письме, читает из-за стекла корешки сочинений русских классиков и американских циников, и сам кое-чего левой рукой чиркает на запястье правой. Вот и все хобби. Уважаемый писатель, напоминаем, что для того, чтобы в эфире мы назвали вашу фамилию, вам необходимо прислать смс на наш номер. Стоимость смс всего-то полторы тысячи рублей. Смешные деньги, зато есть шанс, что ваше имя, а, точнее, фамилия, останется в анналах истории навсегда. Итак: «ЛЮБОВЬ, КОТОРОЙ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ ПОТОМУ ЧТО НЕ БУДЕТ ВАЩЕ, ИЛИ РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ ДЛЯ ОДНОГО МУДАКА И ФОРТЕПИАНО. Сначала мы с ней трахались, а потом она вошла в шорт-лист литературной премии «Силуэт».
Нет, не так. В мае мы с ней переспали, а октябре она уехала в Москву и вошла в шорт-лист.
Скорее так. Мы с ней попытались переспать в мае, но не вышло, потому что я так и не решился подойти и познакомиться с ней. Мы обменялись короткими взглядами, чего мне, впрочем, хватило для полноценной эрекции, так что я ушел с банкета, прикрываясь чучелом куропатки, которое я незаметно стащил с кронштейна. А потом она истерично сказала, что больше не может так, и умчалась в Москву. Я пил, скулил и играл в крестики нолики со своей правой рукой.
Нет! К чему эти домыслы и извращения смысла!? Я увидел ее по телеку в апреле, когда она давала интервью… Вернее, стала жертвой социологического опроса на улице. Ушлый журналюга попытался взять у нее телефон, а вопрос: «Вы ведь любите спать голой, не так ли?» был просто предлогом. Она долго не выходила у меня из головы, а в октябре вошла в шорт-лист премии.
На самом деле, я написал ей письмо. Я хотел размазать на нем немного своей спермы, но передумал, испугавшись перлюстрации (вернее, какой-нибудь пронырливой одинокой толстухи с почтового отделения, которая потом предъявит мне розовощекого имбецила в подгузниках). Короче, я позвонил ей домой, и она согласилась со мной переспать.
Я проснулся, понял, что это был сон и от огорчения попытался наложить на себя руки. Мой сосед случайно оказался рядом и посоветовал для избавления от страданий дозваниваться в ночное телешоу «Угадай слово». Он сказал, что я начну раздражаться, сетовать на тупость телеведущих и быстро забуду про свою любовь. Так я и сделал.
Через год еженощных дозваниваний мой телефон сгорел, а я сам женился на телеведущей. Теперь у нас двое детей и счета за неработающий телефон.
Так вот, а она уехала в Москву, переспала с учредителем премии «Силуэт», прошла в финал, спустила выигрыш на кокаин и мужской стриптиз, и теперь пишет мне, что все это время любила меня.
Странно. Ведь меня никто никогда не любил. Я ощущаю явный подвох. Хм….» Дальше автор пускается в долгий заплыв по всяческим «э-э…» «хм-м-м…» «да-а-а…» и подобным им околонаучным фантазиям и гипотезам. Ну, а вывод я могу сделать такой, что автору еще ползти и ползти к литературному парнасу, да и не доползти.
Пишите новые письма. А на сегодня все. Окультурились и буде. Гип-гип ура. Н О В О Е, О Т 21 января Реклама Вас достала ваша собака? Она все время просит есть и почитать ей на ночь рецепты приготовления мясных блюд? Приглашаем собак и их владельцев пострелять в тире Городского центрального парка. Собаки удовлетворят свои охотничьи инстинкты, а вы можете спокойно выпить пива, пока они заняты стрельбой. Если пес наивно изъявит желание унести в зубах домой пару деревянных кроликов или куропатку, не отказывайте ему, иначе он обидится и однажды ночью перегрызет вам яремную вену. Удачной пальбы! Если вы устали от бездарных газет и телепрограмм, возьмите в руки полное собрание сочинений Патрика Боуэлла. Только не уроните, там двенадцать томов, изданных за его собственный счет. Если вы покупаете весь комплект сразу, тележку мы дадим вам бесплатно. С тележкой вы легко можете взять все собрание с собой в метро по дороге на работу. Если вы работаете далеко, вполне можете управиться с 8-10 томами по дороге туда и обратно. Патрик Боуэлл – бессодержательный болтун, его эссе водянистые, как кисель, а стихи вымученно рифмованны через страницу, а то и две. Однако нет лучше средства, чтобы убить время. Где-то там еще есть его иллюстрации, но они настолько неразборчивы и бледны, что вы их не найдете. За эту рекламу меня уволит мое издательство, но мне плевать, я тут со всеми давно разругался. Итак, Патрик Боуэлл, никчемная мразь. Убейте свое время! Если вам жаль тратит деньги на то, чтобы пригласить Деда Мороза из праздничного агентства к своим детишкам на Новый год, воспользуйтесь нашим суперкостюмом! Он одевается всего за полминуты, и в нем вы будете выглядеть как самый настоящий Дед Мороз. Борода и шевелюра выполнены из поливинилхлорированного титана, выкрашенного несмываемой белой хной, а красная краска для носа содержит вытяжку из японского баобаба, которая лечит насморк и гайморит. Вам так понравится наш новогодний комплект, что вы будете щеголять в нем много лет. Даже когда ваши дети давно сообразят, что к чему, а у вас отрастет собственная борода, наша борода все еще будет радовать ваш глаз. При сошествии в гроб вы также можете смело ее нацепить, чтобы выглядеть солиднее в глазах фотографа!
Купившие два костюма получают в подарок пластиковую снегурочку на батарейках, умеющую прыгать через костер и пить не закусывая. Внимание! Чудо-стельки для деловых людей. Если по работе вам приходится много ходить, ваши ноги через лет двадцать-тридцать превратятся в никчемную рухлядь. Именно поэтому мы предлагаем вам чудо-стельки. Они такие мягкие и прочные, что с ними вы будете парить над землей. Только послушайте отзывы наших клиентов.
Лиходей Пяткин, коммивояжер:
- Первые пятьдесят лет своей жизни я страдал от плоскостопия, гангрены, одышки и сколиоза. Передвижение по улице напоминало балет со сломанными ногами. Но когда в моей жизни появились чудо-стельки, все преобразилось. Я летаю по воздуху, я бросил пить, а также закончил свою диссертацию по химии. Моя жена родила двойню, а сам я рассчитываю прожить еще лет пятьдесят, чтобы выплатить кредит за стельки. Чудо-стельки – вот мой фетиш!
К нам в редакцию приходят горы писем от благодарных покупателей. Все как один нахваливают чудо-стельки. Вот Александр, профессиональный нищий и инвалид, пишет, что отбросил костыли и стал чемпионом области по прыжкам с шестом. Правда, произошло несчастье – его стельки в один день таинственно пропали, а сосед по мусорному баку вскоре стал танцором диско.
Вот что говорит профессор Карлман:
- Аналог чудо-стелек недавно был обнаружен на раскопках в Греции. Как стало известно археологам, подобными стельками пользовался еще сам бог Гермес. Таким образом, он является самым старым клиентом компании. Стельки выполнены по уникальной технологии из жировой прослойки тибетских монахов, что делает их экологически чистыми и заряженными позитивной энергией.
Вы все еще раздумываете? Не раздумывайте, заказывайте прямо сейчас. Наш телефон 333-4455. Поспешите! Количество стелек ограничено сезоном глубокой медитации тибетских монахов! Взаимопонимание - Я не знаю, что-то все время не то, не то. Женщины либо скучны до безобразия, либо настолько неприступны, что для их завоевания нужны латы, копья, верный конь и невозмутимость, по толщине сравнимая со… шкурой носорога.
Селиванов стряхивает пепел на пол и говорит:
- Я знаю, что тебе нужно – тебе подошла бы такая деваха, ну… она бы играла тебе на гитаре, там, пела песенки, темпераментная, проворная…
- Что значит проворная?
- Ну, чтобы ух!
- Ух?
- Ты меня понял.
В кафе играет музыка из радиоприемника, подключенного к дешевым, но большим колонкам. Ну конечно, владельцу кафе до фонаря запрет на публичную трансляцию музыкальных композиций, а вы как думали?
- Игорь, и как это ты умудряешься все время жить один, в смысле, приходишь вечером домой, а там никого нет, холод, мрачно… - спрашивает жена Селиванова, Даша.
- Ну, ничего такого, вообще у меня калорифер стоит.
- Носки стирать, это же ужас! – взвивается Селиванов. Потом он с тяжелым лицом замолкает и снова взрывается. – А штопать носки?! Просто кошмар! Все сам…
- Знаете, вы тут из меня сейчас евнуха сделаете. Почему же, я встречаюсь иногда с этой, ну, Оксаной, ну, вы ее знаете…
- Эта феминистка? Которая играет на банджо?
- Она уже давно не феминистка… Нет, на банджо играют ее родители, у них семейный бизнес… По воскресеньям мы с ней ходим в боулинг и пьем пиво.
Даша громко смеется.
- Что тут такого смешного? Ну, или на футбол. Как-то раз…
Вклинивается Селиванов:
- По-моему, это офигенно! Вот так запросто пойти на футбол, попить пивка, но не с мужиками, а с девушкой, – он мечтательно задумывается, и локоть соскальзывает у него со стола. – Даш, пошли на футбол?!
- С ума сойти, да ни за что на свете.
- Ну, тогда хрен больше я буду с тобой ходить по всяким музеям.
- Нашел, чем напугать. Я в музей тебя вытащила один раз, и то это был музей обнаженной скульптуры…
- Вот больше и туда не вытащишь.
- О, вы ходили в этот новый музей? Говорят, там очень здорово. А я вот был в «Русском», и с тех не могу пройти мимо женских изваяний. Мне кажется, классицизм очень возбуждающая эпоха…
Муж и жена не обращают на Игоря внимание.
- Ты бы хоть что-нибудь делал, когда не на работе. Занялся бы как следует своей фотографией. Я тебе говорила, что этот фотограф, ну, из института, ждет твоих фотографий, тебе надо их хотя бы отдать в печать…
- Ну, дорогая, для этого их надо сначала как следует отредактировать на компьютере. Не могу же я их нести в первозданном виде.
- Значит, отредактируй.
- Как у тебя всегда все просто! – Селиванов фыркает и отворачивается к окну. – Я… жду вдохновения.
- Что, прямо сейчас? – ядовито спрашивает Даша. – Вот так бросил все дела и стал ждать вдохновения? Ну ты прямо воплощенная сила воли…
Игорь пытается разрядить атмосферу.
- Ребята, вы так чудесно уживаетесь вдвоем. Сколько уже? Два года почти? Как вам это удается. У вас дома всегда так уныло, и труба вечно протекает, но для любви это как бы… ну, не помеха, да, проще пареной репы, в смысле, - тут Игорь понимает, что несет что-то не то. – А чего они там застряли с моим чизкейком? Можно стать законченным циником, пока что-нибудь дождешься в этом кафе… Смотрели кино «Побрякушки для потаскушки»? Я недавно скачал через торрент.
Атмосфера, сгустившаяся за столиком не то, чтобы очень напряженная. Скорее, все просто чего-то ждут. Ждут, любви, взаимопонимания, чизкейка, ждут весны, да мало ли чего.
Тишину прерывает скрип входной двери. Приходит Оксана. Игорь оборачивается, видит ее, и тут же его лицо скисает.
- Всем привет! – раскрасневшаяся от холодной погоды, Оксана суетливо раздевается. Ее губы все еще не функционируют нормально, поэтому она говорит с застывшим ртом, что делает ее похожей на зомби.
- Привет! – натянуто улыбается Игорь и целует ее в щеку.
- Ты похожа на зомби, - неожиданно изрекает Селиванов.
Оксана застывает:
- Что? Я так и знала, что этот тональный крем никуда не годится. Твой подарок, между прочим! – накидывается она на Игоря.
Даша громко хихикает.
Селиванов устало закуривает сигарету.
Игорю, наконец, приносят его чизкейк.
Оксана злобно выхватывает сигарету у Селиванова изо рта и яростно растаптывает ее каблуком.
- Терпеть не могу табачный дым!
С этими словами она накидывает свою шубу обратно, вытаскивает из кармана сигарету, закуривает и вылетает прочь из кафе, громко хлопнув дверью. 22\12\9
Телеграммы с юга Война закончилась. Был дождливый апрельский день, теплый и мутный, как компот из груш. Леонид Рощин ехал в своей машине, перемахивая с острова на остров по огромным серым дамбам, асфальт на которых был таким скользким и ненадежным, что Леонид время от времени зажмуривался, выжимая газ, - ему казалось, что он сейчас непременно вылетит с дороги, протаранит ограду и нырнет, вспахивая капотом залив, в холодную неспокойную воду.
Потом он остановился, вышел и постоял на обочине, разминая ноги, озираясь по сторонам и щурясь от влажной пелены, шлепающей его по лицу. Машины неслись мимо него, уходя в сизый горизонт, сливаясь там с деревьями и уезжая, казалось, не в тот же самый апрельский день, но прочь, в иные измерения. В них сидели люди, с которыми он никогда не столкнется, не встретит Пасху, не сядет за стол; женщины, которых не очарует его улыбка, и мужчины, которые никогда не скажут про него: «Да мы с Ленькой сто лет знакомы».
Сейчас он на время сошел с дистанции и стоял тут, на обочине, вместо того, чтобы ехать домой. Никогда не делавший этого прежде, Леонид захотел удивить этот мир и себя тоже. Так, он подошел к гранитному камню, который покоился у воды. Постояв рядом с ним, он задумался, прислушиваясь к себе. Песок хрустел у него под сапогом, часы остановились, а брючины отсырели и испачкались. Потом он наклонился и поцеловал гранитный камень, сказав ему при этом:
- Ты большой и твердый, но я был рядом с тобой, я касался тебя, я изменил твою историю.
Леонид продолжал стоять на берегу, вопреки логике. Он нарисовал носком сапога на песке розу. Роза получилась довольно жалкой. А скоро ее и вовсе разгладило волной. Леонид достал из внутреннего кармана клочок бумаги и прочитал отрывок:
«В один момент город исчез. Сначала казалось, что он просто отодвигается все дальше в туман. В тумане таяли проспекты, яблони и птицы. Дома лопались на горизонте, разлетаясь пузырьками. Кучка людей отчаянно пыталась догнать уползающие кварталы, потом они разделились и искали признаки жизни несколько дней. Каждый в своем направлении. Уйдя слишком далеко друг от друга, люди оставались наедине с собой. Не было телеграфных столбов, и никто не мог им посылать телеграммы с юга, или из-за океана. Не было библиотек, поэтому исчезли философские книги, разъясняющие, как вести себя в полном одиночество в исчезнувшем городе. Наступила зима, пришли волки, а люди все ходили по мокрой, навсегда апрельской равнине».
Это было описание симптомов странной болезни памяти, о которой он узнал сегодня, сидя в своем медицинском кабинете, делая заметки. На журнале по психиатрии стояла дата – 1952 год. То было издание миланского университета. Такие явления были повсеместны в городках итальянского Пьемонта после второй мировой войны. Хемингуэй писал о фонарях в Милане, топящих вечерние аллеи в золотистом свете. Ничего такого больше никто из тех несчастных не видывал.
Раскручивая рулон своей памяти, Леонид вспомнил продолжение той статьи. В те апрельские вечера, в сумерках, драпированных солеными брызгами лежащего к югу Лигурийского моря из ниоткуда появлялись английские корабли. Это были шхуны постройки начала XIX века, когда моряки особенно преданно размахивали саблями, вознося честь Королевскому флоту, а морских чудищ между Гибралтаром и Кале было несравненно больше.
Потом их всех распугали, перемешав соленую морскую воду с пушечными ядрами и английскими костями, пороховым дымом и кровью. Шхуны звались причудливо: «Пикша», «Морской окунь», «Волосозуб» и «Кусака».
Леонид выкрутил ключ зажигания, но машина не завелась. Он сидел и смотрел на все более фиолетовое небо. Оно располагалось слоями, как кринолины давно умерших великосветских кокеток. Он открыл капот. В капоте было полно маленькой прыгучей рыбы. Рыба извивалась между трубками и проводами, забилась в систему охлаждения. Пахло паленым. Сгорела свеча зажигания. Он лихорадочно выгребал рыбу из капота, недоумевая, как ее могло оказаться здесь так много. Некоторые рыбки вполне годились в пищу, и он засовывал их в рот, особенно не размышляя.
Хрустя шинами по гальке, на обочину свернул большой джип. Леонид взглянул на него и подумал, что на таких ездят в саванне охотиться на антилоп – он был перетянут брезентом, рыболовными сетями, и от него нестерпимо несло болотным запахом, въевшимся навсегда в само красного цвета железо его мощного корпуса.
Пошел дождь. Из джипа выскочили двое рыбаков. Один был похож на соленый гриб, он размахивал фонариком, второй напоминал невыспавшуюся жабу, а третий зацепился за удочку и все никак не мог выбраться из салона.
- Застрял? - поинтересовался у него первый. – Сейчас поправим.
Он достал сумку с инструментами и нырнул в капот леонидовой машины. Второй стоял рядом, чесал грудь и похохатывал.
- Интенсивность света в воде сильно различается в зависимости от времени или глубины. Так что ты не слушай этих неучей из клуба яхтсменов. Они тебе не такое наговорят, – его голос звучал чужим в этой сырой ситуации, в которой они все оказались. – Головли никогда не спят. Я еще не видел спящего головля. Более того, они ходят под водой с тросточками, сделанными из сахарного тростника.
- Хорош заливать, - глухо ответил тот, что копался в капоте.
Похожий на жабу надул губы и засвистел.
- А под гранитными камнями всегда лежат жемчужины. Если камню больше шестисот лет, и в море водятся морские коньки.
- Черт, я сдаюсь! – завопил третий, который безуспешно пытался отцепиться от своей удочки. Длиннющая, она торчала из открытого окна. Видны были только его ноги – сапоги маленького размера, как будто детские.
Грибообразный поменял, наконец, свечу, выпрямился и сплюнул на песок. Потом он пристально посмотрел на Леонида и сказал:
- Эти дамбы так до конца и не изведаны. Во-о-н там, видите, - он показал разбухшим указательным пальцем на север. – Там была автомастерская. Варили хороший кофе, в январе я там всегда останавливался…
Его лицо погрустнело.
- Ее сдуло ураганом, прямо в море, вместе со всеми кофейными автоматами.
- И Кира Ильинична тоже там теперь плавает, - неожиданно заржал напоминающий невыспавшуюся жабу.
Грибообразный теперь был похож на человека как никогда ранее. Из машины доносились стоны третьего.
- Да, ее тоже сдуло. Вода в той бухточке теперь совсем коричневая, прямо как кофе. А на вкус – пережаренный пончик с примесью ржавчины…
Леонид кивнул.
- Погнали! – крикнул его собеседник, и оба рыбака, улюлюкая, забрались обратно.
- Тут должно быть полно жемчужин, - сообщил он напоследок.
Он все еще качал головой, когда они тронулись. Рощин спохватился, и, сложив ладони рупором, поблагодарил их за помощь. Города пугались возвращающихся с войны людей. Словно живые, они думали, что люди принесут им новые несчастья, что война продолжается. Поэтому все дальше и дальше уходили они от побережья. А потом наступил этот кошмар – английские шхуны приплыли в залив. По ночам над водой плавали куплеты ирландских песен, слышны были непристойности на кокни, табачный дым из трубок поднимался струйками над верхней палубой.
Казалось, что корабли сделаны из тумана как такового, что они питаются им. Их видели на Адриатике, в районе Ривьеры, и даже возле Одесского порта. Время не имело над ними силы.
Веселье кончилось, когда в июне 1808 «Волосозуб» раскололся о скалу, не доплывя до Бреста, «Морской окунь» расшибся о риф в 1811-м близ Гваделупы, «Пикшу» захватил французский 18-пушечный фрегат, а бедный «Кусака» потонул…
Леонид ехал в город вдоль кивающих головами деревьев и отчаянно пытался разглядеть впереди многоэтажки. Он даже сбавил скорость, чтобы получше все рассмотреть.
Тут же какая-то грязная птица свалилась ему на капот. От неожиданности он включил радио. Птица вцепилась клювом в снегоочиститель и уставилась на Леонида своими голубыми глазами. По радио передавали помехи и обрывки юмористической передачи.
Леонид стал осторожно просовывать птице кусочки шоколадного батончика. Правой рукой он по-прежнему пытался удержать автомобиль на сырой дороге. Птица выпустила снегоочиститель из клюва, попыталась ухватить рассыпающиеся шоколадные крошки, но заскользила когтями по мокрой поверхности капота и, крякая от неудовольствия, свалилась куда-то вбок.
…Зачернел вечер, туман немного рассеялся, корабли гудели где-то по правую сторону, за огромным парком с молодыми деревцами. В парке снимали кино, и огромные декорации, изображающие чудовищ, загораживали вид на залив.
Домов все еще не было видно. Рощин поймал себя на том, что он стал формулировать свои мысли на каком-то странно знакомом языке. Слова заканчивались на гласные, а двойных согласных в них было столько, что он сбился со счета.
Остановившись у поста ГИБДД, Рощин высунулся из машины и спросил:
- Cosa succedere?*
На что продрогший постовой ему флегматично отвечал:
-Nulla di bene. Piove a bocca di barile**.
Ошарашенный, Рощин покатил дальше, слушая радио и медленно засыпая за рулем. -------------------------------------------
* - «Что происходит?» (итал.)
** - «Ничего хорошего. Дождь льет как из ведра» (итал.) 22-26\01\10 Бездна души Ольги М. посвящается С.М. Приближался полдень. Мы с коллегой переговаривались, сидя за соседними столами. Cтолы стояли напротив друг друга, так что наши голоса свободно катались в воздухе, как бильярдные шары, и плавно закатывались в различные наши, числом четыре, уши. Он чертил твердым карандашом, и я чертил тоже, высовывая язык от старательности и глядя на часы, чтобы не отстать от обеда. Иногда нам надоедало общаться вежливо («Валентин Сидорович, условные обозначения страницы 5 у вас в каком шрифте, позвольте узнать?»), и мы визжали на повышенных тонах, подхлестывая себя во избежание скуки, рассеивая тоску осеннего кадмиевого дня.
- Эх, перестань, перестань меня терзать своими ГОСТами и ОСТами, Валька-педант! – верещал я. – Не то прободеет у меня язва, тогда я отвалю тебе камаз тумаков вместо «здрасти, как поживаете».
А Валентин Сидорович кричал мне, свистя над головой рейсшиной:
- Уймись, патлатый дурак, не то мой острый грифель прошьет насквозь мочку твоего уха!
Я зачмокал, вытащил из-за пазухи грейпфрут и ловко разделал его бритвенным станком. Сожрав грейпфрут, я задремал.
Проснулся я от шагов нашего начальника, пытавшегося пройти в дверь. Ему это не удавалось, потому что, когда он приближался к двери, она молниеносно отодвигалась в сторонку на пару сантиметров, заставляя его тыкаться носом в стену и досадно топать ногой. Наша дверь была старая феминистка. Мы задабривали ее, смазывая оливковым маслом и позволяя иногда неожиданно дать себе по лбу.
Начальник устал пританцовывать у двери и, сложив руки гордиевым узлом, забасил с той стороны:
- Ну как там наше производство? Сегодня срочный заказ – некая Ольга М., рассчитываю на вас, парни.
Начальник прицепил фотографию этой Ольги М. скотчем на швабру и неуклюже попытался просунуть ее в дверь. В конце концов, ему это удалось. Я сдернул фото со швабры и изучил его.
К комнате красного цвета на большой деревянной кровати, застеленной крокодиловыми шкурами, сидела красивая брюнетка в одном исподнем. Торшер, забившись в угол, меланхолично освещал комнату. Глаза у брюнетки, и без того весьма оранжевые, горели огнем. Картина на стене позади изображала дьявола в смокинге и парике времен французских Бурбонов. Дьявол подрагивал от вожделения и иногда вздыхал, глядя на брюнетку.
Я сел обратно на стул, положил фотографию перед собой и почесал голову. Потом я плотно закрыл шторы, взял циркуль, пересел за мольберт и стал изучать душу Ольги М. Внимательно глядя в ее глаза, прикладывая уши к интерьерам спальни, в которой она сидела, я надеялся что-нибудь увидеть или услышать. За окном ездили машины и лошади, и это меня отвлекало. Мне даже пришлось встать, достать винтовку и всадить несколько пуль в нарушителей спокойствия. Лошади умирали молча, машины забавно полыхали. Стало потише.
Через час напряженного анализа мои руки сами стали чертить на ватмане схематические каракули. Ольга не любила курчавых брюнетов… это видно по перечеркнутому черному кругу, та-а-ак, еще она иногда страдала от низкой самооценки – ее локус контроля был смещен в сторону мужчин. Ее душа с трудом пробивала путь через мое сознание. По всему было видно, что эта оранжевоглазая обладает большой силой воли. Я медленно дошел до середины пролога ее души, в котором было пока что относительно уютно – мяукали любимые ей тигровые морские коты, разливалось по стенам мороженое крем-брюле… Вдруг я почувствовал острые углы с запахом дешевого мужского дезодоранта– это были первые признаки мужененавистничества.
На улице темнело. Дворники сворачивали асфальт в огромные рулоны, чтобы закатить его на ночь в ангары для мойки и ароматизации. Студеные запахи водорослей летели с залива. Тут мой коллега, сидя за вечерним чаем с жареными осьминогами, захихикал тонким голосом. Я встрепенулся и потерял концентрацию.
Валентин Сидорович читал юмористический журнал. Он не переставал смеяться даже спустя пять минут. Я подошел к светильнику, снял с него абажур и одел ему на голову. Смех стал глуше, но не исчез вовсе.
Подойдя к сейфу, я вздохнул и извлек оттуда белую палочку, набитую специальной травой. Каждая из них была строго регламентирована. В форме, прикрепленной рядом с сейфом, я записал: «Взято мной для концентрации вдохновения, 1 штука» и сел за свой мольберт.
В кабинетике заклубился дым. Валентин Сидорович продолжать издавать звуки. Я воткнул в уши пробки и сосредоточился на фото. Сознание мое стало мутным и зеленым. Итак, Оля. Брюнетка, легкая близорукость на левом глазу, под пудрой прячет некоторое количество веснушек, хорошие зубы, одна коронка всего, склонность к поэзии… раз, два, четыре, девять! Может процитировать девять отрывков из Рембо, есть сексуальный опыт с женщиной, а также с кошкой, любит играть в теннис, плавать, два года работала страховым агентом, вегетарианка…Меня начало обдавать холодом, пальцы посинели и плохо воспринимали информацию с фотографии. Тщательно затягиваясь, я докурил травяную палочку и решил подождать.
По ковру запрыгали миниатюрные горные козлы, под потолком зависли циркачи, заиграли симфонии и полились водопады. Отгоняя от себя эти иллюзии, я согревал пальцы дыханием и ловил ускользающую Ольгу М. Пройдя пролог ее души, я вторгся в коридор, ведущий в разделочную. Здесь мне стало страшно. Липкие руки выталкивали меня, грубо хватая за лицо и шею. Холодный ветер дул мне прямо в промежность. Инстинктивно я опустил руки ниже пояса, прикрываясь. Аутизм, гвозди прежних чувств, вбитые наспех в мякоть стен, запутанность векторов эротической силы, полный беспорядок предпочтений, отсутствие нравственных законов, любовь к укусам и шлепкам… Выхватив все это пунктиром, я откинулся на спинку стула, поморщившись от резко нахлынувшей мигрени.
Потом я вышел из кабинета, воспользовавшись тем, что дверь уже спала – было около девяти вечера. Я встал у открытого окна, оперся о стену и устало закурил сигарету. Потом я позвонил начальнику. Слышно было, как на другом конце провода телефон забегал по квартире, разыскивая своего хозяина. Шеф, наверное, дремал перед телеком. Телефон прыгнул ему на колени и зазвенел.
- Простите за беспокойство. Кажется, требуется еще материал…
Шеф издал недовольный звук.
- Кто тот несчастный, что принес фото, желая подвергнуть свою неразделенную любовь нашему анализу? Наверняка ведь поэт. Тогда его стихи к ней очень помогут. Или рисунки. Так всегда делается.
- Рабочий день издох, - сказал мой начальник, - я тут пью виски и мне уже на все наплевать. Прости, Саша, но я совершенно бесполезная для тебя развалина. Этот тип – какой-то неудачник из пригорода. Вот тебе его адрес, делай с ним все, что хочешь.
Он продиктовал адрес.
- А знаешь, чем кончается фильм «Цыплячьи бега»? Там Джонни в конце вешается на куске проволоки, а врач ему и говорит «Эх, Джонни», а потом…
- Ладно, мне надо идти.
Я затушил сигарету и повесил трубку. *** Выйдя на улицу, я осмотрелся. Месяц дежурил на небе. Он тер слипающиеся зенки и прихлебывал кофе, чтобы дотянуть до утра. Я свистнул механического страуса, запрыгнул на него и покатил на нем в пригород. Холодный воздух дул мне в уши. Изредка из дворов на стрекот страуса выбегали свиньи и, гавкая, преследовали нас километр-другой. Я включил карманный фонарик.
Страус привез меня в район каких-то трущоб, скинул с загривка и механически потребовал рассчитаться. Я засунул ему в пасть пару лотерейных билетов, щелкнул по носу и попрощался.
Поскольку я работал в НИИ потрескавшихся сердец, мне не хотелось напрямую расспрашивать нашего клиента о том и о сем. Необходимо было выведать все, что он предпочел нам не сообщать о своей возлюбленной, тайно. В конце концов, это для его же пользы.
Я подошел к домику, окруженному тенями, как глаза танцовщицы из стрип-клуба. Дрозд-привратник посмотрел на меня с каминной трубы, протер испачканные сажей блестящие глаза, нацепил монокль, крякнул и, засунув клюв в трубу, сообщил хозяину о визите. Дрозд означал, что в характере у моего клиента водится утонченность. Другие держат для тех же целей свиней, или даже собак… Задумавшись над этим, я решил притвориться странствующим психотерапевтом.
Я поднес кулак к двери и собрался постучать. Но дверь сама издала за меня все нужные звуки, – это была современная, недавно выведенная порода дверей, - и распахнулась под рукой хозяина.
- Буэнос ночес, компадре, - начал я птичьим голосом, рассматривая мужчину в проеме.
Он был в домашнем халате, украшенном павлиньими перьями, левая половина лица его подергивалась, а синюшные волосы шевелились под действием каких-то неведомых сил.
- Здрасьте, - сказал он мне.
- Позфольте узнать, тут говорить по-русски?
- Яволь, майн хер – ответил он мне тонким голосом.
- Хорошо. Я путешествую по городам и городкам наедине с собой и со своими постмодернистскими теориями в голове. Я психотерапевт, доктор Люгер, вот моя визитка.
Я протянул ему свой носовой платок.
Он взял его правой рукой, вгляделся, а потом стал изучать меня. В конце концов, он сунул платок в карман. Я знал, что вопросов он задавать не будет – на его интеллигентность можно было положиться.
- Хм, - сказал он.
- Ночь настигла меня, как утконоса настигают первые признаки антропоцентризма, и я решил где-нибудь посидеть и выпить водочки. Мой саквояж, как видите, оставляет желать лучшего – алкоголь в нем закончился. Но есть малоизвестная поэма Снорри Стурлусона в оригинальном издании, то ли пятнадцатого, то ли шестнадцатого века – никогда не мог расшифровать толком эти проклятые римские цифры…
Халатный мужчина высунулся из двери и огляделся по сторонам. Я тоже огляделся, вдруг, думаю, у него зрение плохое, – не заметит подкрадывающихся коммивояжеров, или термитов, или повышения ренты, – все это было бичом здешних мест.
Он вдернул меня внутрь, пробормотав: «Входите».
Затем, заломив руки за спину самым печальным образом, он уставился в меня и сказал:
- Ну что ж, доктор Флюгер, позвольте уж мне так вас называть…
Я нахмурился на мгновение, вспоминая, каким же именем я назвался, и поправил на носу выдуманные очки.
- Вы кстати зашли. Я разрывался между желанием опрокинуть стакан-другой и поиграть в морской бой с моим членистоногим попугаем по прозвищу Бабуин… Впрочем, я слишком многословен. Я одинокий нестарый еще человек, и я почти что погиб…
Я присел на пуфик, достал из кармана специальный козинак и, развернув его, предложил хозяину. Он отломил кусок, потом отошел вглубь гостиной и смешал нам две водки с пеплом самшитового дерева. Лично я предпочитал каштановый, но не стал возражать. Надо было нежно выудить у него побольше информации об Ольге. Такова была моя работа. Подчас она таила в себе опасности. Недаром в моем кармане всегда наготове был водяной пистолет, наполненный неплохим армянским коньяком, чтобы можно было мгновенно расслабиться в критической ситуации… Между тем, клиент протянул мне бокал и представился.
- Зовите меня просто, Кирилл-Иммануил. Обогрейтесь слегка у камина, потом я постелю вам в комнате для странствующих психотерапевтов.
- Очень приятно. Спасибо за приглашение, но, боюсь, я успею лишь вздремнуть с полчасика, поскольку целиком предан своему делу – как правило, путешествуя, я извлекаю из веревочных петлей разных бедолаг: поэтов, неудачно влюбленных, бухгалтеров, иногда рок-звезд и даже целые отряды из Секты Помешанных Придурков. Они, недовольные, постоянно за мной после этого гоняются…
- Как интересно, - у Кирилла-Иммануила блеснули глаза, - а как вы их находите?
- О, у меня есть специально обученный тетерев, с очень развитым обонянием, он отлично улавливает в воздухе пораженческие настроения.
Мой собеседник закачался, слеза вывались у него из глаза и промочила насквозь домашнюю туфлю. Он отряхнулся и жадно прошептал:
- Покажите мне этого вашего дятла!
- Тетерева. Увы, при всем уважении. Он отправился снимать стресс в ближайший бордель и обещал вернуться ближе к утру… А почему это вас заинтересовало? И почему вы столь печальны?
Его лицо перестало дергаться. Это начал действовать раствор болтливости, которым был щедро вымочен мой специальный козинак. Я мог дать руку моего шефа на отсечение, что у Кирилла уже чесался язык.
- Понимаете, я безуспешно люблю одну потрясающую даму.
«Так-так-так-так-так-так-так-так-так», - похвалил себя я.
- Ее глаза оранжевы, как самый апельсиновый апельсин, кожа мягка, как спинка вот этого дивана, а ее пальцы столь возбуждающи, что телефонная трубка у нее дома постоянно находится предоргазменном состоянии…
Началось. Теперь мне надо запастись терпением. Скоро он будет читать стихи. Я вздохнул, закурил и взглянул на часы. Иммануил пританцовывал по комнате и иногда возбужденно совал голову в ложе камина. Его уши немного обуглились, но он, взволнованный, этого не замечал.
-…мы с ней познакомились в кружке анонимных аквалангистов. Знали бы вы, как она плавает, у нее такие ноги! Вот что я написал про нее. Это стихи, не обессудьте…
Я выпил и механически откусил от своего козинака. Не стоило этого делать, но был уже поздняк метаться.
Все многословные, пестрящие цитатами из Шопенгауэра тирады Кирилла сводились к тому, что эта стерва влюбилась в человека-амфибию, которого она видела в кино, и теперь знать не хочет ни Кирилла, ни Иммануила. Еще она нюхает кокаин и, как ему кажется, ходит по субботам в кружок ведьм в подвал на окраине города, где предается расхлябанному сексу со всяким, кого только могло выдумать воспаленное воображение Кирилла: отставные полковники-садисты, молодые священники, сосед Колька, подруги Катя и Матя, психотерапевты с огромными членами и даже одна немецкая овчарка.
Под конец Иммануил расплакался и сел ко мне на колени.
- Ну, ничего, ничего, - сказал я, - хорошо, что я оказался поблизости. Неразделенная любовь – мой конек и мой горбунок. Будучи еще совсем маленьким мальчуганом с потными ладошками, я уже читал своим ровесникам лекции о том, как быть, что делать, и кто виноват. Давать наставления – мое излюбленное занятие после поедания анчоусов и лежания на диване. Имея не только множество дипломов ведущих в никуда университетов мира, но и богатый опыт собственного оболванивания самыми разными мегерами, я утверждаю, что….
Меня понесло. В отчаянии я незаметно отшвырнул от себя проклятый козинак прочь. Зато Кирилл, кажется, успокоился.
- … женщины - сладкий яд, данный нам дьяволом, дабы мы пропитывали им свои души, покуда те не одурманятся и самовывозом не отправятся в ад. Власть женщины порой столь велика, что даже семьдесят семь голубых китов, помещенные друг на друга и склеенные для прочности универсальным клеем ПВА не будут являть той громадности, что она собой олицетворяет. А их фантастическое распутство…
Тут Кирилл оживился и слез с моих коленей, горячо закивав головой.
- …хочется выловить всех этих нашпигованных тестостероном любовничков, всех этих сальных дядек, ухмыльчатых юношей и даже одну немецкую овчарку и бить их всех своим разнузданным благородным кулаком, пока не начнет слегка клонить в сон…
Кирилл подскочил к столику и смешал еще два коктейля. Часы пробили одиннадцать вечера, хмурые портреты в рамках на стенах начали позевывать и ворчать на то, что пора укладываться, и ходят тут всякие шарлатаны. Я закашлял, как мог, их ворчание и принял от Кирилла новую порцию водки. В конце концов, мое красноречие пошло делу только на пользу, решил я.
- Итак, мой дорогой и неожиданный друг! Хотите ли вы, чтобы я, образно говоря, изготовил для вас противоядие от вашей великолепной Ольги, или же влюбил ее в вас как следует, вложив всю свою душу и обширную компетенцию в это благородное дело спасения души человеческой?
- Да, да, да, спасите меня, о, чудесный доктор Кугель!
- Мне понадобятся все фотографии вашей жестокой возлюбленной, а также все ваши стихи к ней, рисунки, и страстные послания, записанные, конечно же, на диктофон, во время мастурбации.
Кирилл покраснел и потупился.
- Не извольте беспокоиться, вам я доверяю, доктор. Сейчас я все принесу.
Он умчал в спальню. В камине потрескивали дрова и обгоревшие кости коммивояжеров. Я вспотел от напряжения и нервно барабанил пальцами по ручке кресла. Мне хотелось прекратить этот фарс как можно скорее, вернуться к себе и сесть смотреть мультики про Гуфи, потягивая какао со сгущенкой.
Кирилл вернулся из спальни еще более взлохмаченный. Не глядя на меня, он сунул мне в руки папку и пробормотал:
- Только мне хотелось бы, видите ли, чтобы вы надолго не задерживали это у себя, все так интимно…
- О, не волнуйтесь! Верну через пару дней. А теперь я вынужден откланяться, ждут дела. Спасибо за угощение и приют. Теперь я чувствую себя отдохнувшим и будто на пятьдесят-шестьдесят лет моложе. До встречи, компадрэ!
Кирилл не нашел, что сказать и вместо этого меня обнял.
- Держитесь, скоро вы будете удовлетворены! – сказал я напоследок и закрыл за собой дверь. *** Я возвращался домой по ночному городу, сжимая в руках папку. В голове моей то и дело принималась играть неуловимо знакомая блюзовая тема, словно кто-то таинственный и могущественный пытался снабдить мои шаги печальным саундтреком. Однако, поскольку я предпочитаю слушать хип-хоп и русские народные песни, то я как мог постоянно вытряхивал проклятый блюз из головы, пока у меня совсем не растрепались волосы.
Подойдя к своей плавучей посудине, я поднялся по трапу мимо швейцара-аллигатора Ромы и сунул ему в лапу окровавленный дымящийся окорок антилопы, который я специально для него таскал в кармане. Швейцар поклонился мне и слегка приподнял кепи. Он был хорошим парнем, хотя и бросил школу. Я потрепал его по плечу и, рискуя свалиться в грязную воду, заскрипел по трапу к своей хижине.
На фотографиях Ольга была в самом расцвете своей бросающейся в глаза красоты. В боа и без боа, в бюстье и без бюстье, в чулках и без чулок она была равно великолепна. Я скрючился за столом с лупой и получал удовольствие. Когда настольная лампа стала жечь мою голову чересчур нестерпимо, я нехотя встал, потянулся и вылил на себя ведро ледяной воды, чтобы снять напряжение. Потом я подошел к зеркалу и тут же отпрянул – проклятая лампа выжгла мне на черепе пентаграмму: там где у меня были пышные черные волосы, теперь красовалась перевернутая звезда. Я насторожился. Это было неспроста. Придется носить шляпу на голове.
(О, боже, мне так не идут шляпы! Я пробовал привыкнуть к двум, и с обеими ничего не вышло. Одна все время сидит косо, а другую сдувает ветром. А чуть пойдет дождь, так они начинают линять. Еще прическа сбивается в безумный колтун, а с затылка я становлюсь похож на гриб. Моя бывшая жена всегда смеялась надо мной, когда я пытался носить шляпы. Сама-то она борсалинила еще как, чертова стерва. А в меня кидалась бумажными журавликами и бутылками.)
В комнате было совсем ничего не разобрать. Я устало тер глаза и пил двенадцатую чашку кофе с бензедрином. Моя лампа съеживалась, как будто от страха. Подул ветер, едкий туман с реки просунул голову в форточку и прошептал мне что-то на санскрите. Я заехал по нему хоккейной клюшкой и велел говорить по-русски. Он закашлялся и убрался прочь. Чертовщина какая-то, подумал я.
В комнате стало нестерпимо темно. Под обоями зашуршали крупные насекомые, рыбы и грызуны. Плюнув на все, я решил развести костер прямо посреди гостиной. Так я и сделал, покидав в железный таз костей из вчерашнего супа и полив их керосином. Стало гораздо уютнее.
Я перечитывал письма и стихи Кирилла. Малоинформативные, они пестрели пробитыми стрелами сердцами, одинокими вечерами, словами вроде «бестрепетно-трепещущая ночь», «кроваво-розовая роза», «крыницы страсти», а еще там было изобилие океанов любви, морей вожделения, небес огня и вообще целая галактика штампов и общих мест.
Потом я сосредоточился на рисовании схемы. Вдохновленный новым материалом, я работал быстро. Еще немного, и лист алхимической бумаги начнет шевелиться под моими пальцами. Я украсил бархатную ткань схемы веселыми фаллосами по углам, расцветил кислотно-оранжевыми виньетками, спрыснул женским «Кензо» и критически оглядел свое произведение. Трехмерное изображение структуры Ольгиной души было почти готово. Клиент останется доволен. У меня замечательно получился пролог – стены были украшены плюшевыми мишками и летучими мышами, коридор был мрачноват, как и тогда, когда я изучал фото, а вот разделочная души по-прежнему вселяла в меня смертное уныние. Зажмурившись, я просунул руку внутрь схемы и быстро попытался достичь разделочной. Тут же кто-то едва не отхватил мне пальцы ледяными лезвиями. Внезапно костер потух. От страха я свалился со стула. Было почти утро. Изнуренный, я решил не вставать с пола, дополз по половичка, свернулся на нем и захрапел. *** Это банально, избито и затасканно в доброй половине книг мировой литературы, начиная с немецких романтиков и русской готики XIX века и заканчивая постмодернизмом, Стивеном Кингом и Гленом Куком, но мне приснился страшный сон.
Сорок обнаженных девственниц – крашеных блондинок с ботоксом и плохо усвоенным курсом греческой философии играли в мини-футбол моей головой и обзывали меня дешевым импотентом. Я беспорядочно кувыркался по полю, а одноглазки, водяные, волколаки и лешие сидели на трибунах, пили кровь из глиняных пивных кружек, делали ставки и обсуждали влияние парникового эффекта на славянскую мифологию. Краем сознания я решил бросать нафиг свою работу, иначе она доведет меня до параноидального слабоумия или как минимум до синдрома Котара… Почти очнувшись, бессознательно вытирая горячий пот со лба, я почувствовал, как мне на грудь забралась Мара и стала меня душить. С Марой я был знаком давно, еще со времен своей практики в НИИ, но на этот раз она делала вид, что не узнавала меня. Приглядевшись, я понял, что лицо ее - это лицо Ольги М. В конце концов, в отчаянном кульбите я стряхнул ее с себя борцовским приемом, а Бабаи все распевали с трибун, словно делая себе бесплатно саморекламу: Трынди-брынди балалайка
Под столом сидит Бабайка,
У Бабайки нос большой,
Сопли катятся лапшой… *** С бледным лицом и ввалившимися глазами сидел я на работе. Стимуляторы на меня уже не действовали, поэтому я представлял собой довольно бесполезного сотрудника. Валентину Сидоровичу, как я узнал из телефонного звонка шефа, в очередной раз сегодня утром отрезало ноги трамваем, пока он гадал кроссворд, идя по улице, и теперь он будет торчать в травмпункте до самого вечера. Даже если ему приделают новые ноги до обеда, все равно ведь, старая шваль, он будет там околачиваться, выклянчивать справки, сосать чаёк и хватать за ягодицы гипсовые статуи.
Новых заказов не поступало, поэтому я закинул собственные ноги на стол, откинулся на стуле и стал листать справочник-путеводитель по загробному миру. Мне казалось, я должен расшифровать свой сон, может быть, все эти ужасные символы, прекрасные девственницы и тупая боль в голове (как после ничьей) должны были что-то означать.
Я собирался пойти съесть на обед пару осьминогов, когда раздался телефонный звонок. Я взял трубку и решил притвориться Валентином Сидоровичем.
- Алё, - просипел я.
На том конце провода меня ждал студеный женский голос:
- Добрый день! Это институт? Мне нужен Драников.
- Драников нет.
- А кто это говорит?
- Это Валентин Сидорович, его дедушка. Драники остались только для работников института.
- Валентин Сидорович, хотите поучаствовать в оргии?
Я закудахтал и подавился собственным языком. Надо расспросить ее поподробнее.
- А вы, никак, Леди Годива?
- Вообще-то, мне поручили найти Александра, но раз уж его нет…
- Он скоро вернется, просто одна колдунья превратила его в ломберный столик, но он уже заканчивает. А вот и он!
- Кхм, - заговорил я своим обычным голосом, - Добрый день, Драников тут как тут.
Голос в трубке сменился на возбуждающий шепот:
- Лягушонок, приходи сегодня на Розовую улицу, дом 8, там, в доме с мезонином тебя будут ждать…
- О! Какая честь для меня. А вы не могли бы представиться?
- Меня зовут Та-кто-звонит-перед-обедом-с-мобильного-на-городские, - загадочно произнесла она.
Я почесал затылок:
- Вы там что, в команчей играете? А покороче, детка? Опиши себя, как мне тебя узнать?
- Пусть твое сердце само…
- Так-так-так, оставь мне мое сердце для мелодрам с Айшварией Рай.
- Ты узнаешь меня по возбужденному шепоту.
- А ты что, всегда возбуждена? – спросил я удивленно, начиная приятно волноваться. – Какой у тебя размер груди?
- До встречи, - шепнула она на прощание и положила трубку. *** Я сидел в кафе и размышлял о будущем свидании на Розовой улице. Бессознательно вспомнив об Ольге, я вдруг ощутил к ней странную и интенсивную привязанность. Как будто бы что-то было между нами, общее прошлое, может быть, даже чувства. Еще утром я ничего подобного не ощущал. Эта черноволосая бестия притягивала меня, как земля притягивает к себе окурки и плевки, как утреннее пиво притягивает Генри Чинаски, а еще – я начинал бредить ей, как болты бредят гайками.
Вокруг сновали рабы-официанты, разносившие еду и напитки, таская за собой на цепях железные ядра. Мир был несправедлив к ним, но, с другой стороны, они ведь были насильниками и убийцами, так что тут еще надо было подумать. Я купил у кассы большую пачку презервативов и отправился выполнять свой профессиональный долг.
На коньках крыш уже расселись предвечерние музыкально одаренные бакланы и робко начинали затягивать свои водевили. Цветы закрывали свои бутоны на ночь, а уличные художники со скуки рисовали шаржи на бродячих собак и канализационные люки. Салатно-зеленые небеса курились дымом высоких необитаемых островков, плывущих где-то над облаками. Скользя вдоль Сумеречного бульвара, мне навстречу хмурились торговцы наркотиками, у которых сегодня не задалась торговля, а из кофеен в районе порта несся запах матросского пота и нереализованных желаний получить когда-то высшее гуманитарное образование.
Моя жизнь была наполнена погоней за иллюзией того, что я могу когда-либо как следует разобраться в женской душе. Долгие годы рабочей практики и личных отношений почти не приблизили меня к обладанию знанием. Как только я начинал думать, что все понял, что все лежит на поверхности – то бишь нету у них в душах ничего хорошего, а только расчетливость, слезливость, глупость и голубиные перья; так вот, как только я начинал так думать, как приходил шеф, сражался с дверью и просовывал мне очередную фотографию – милой и влюбчивой особы с рыжими кудрями, которая любила когда-то долговязого бас-гитариста с оттопыренной нижней губой, теперь сердце ее разбито, а телефонные счета за звонки подругам давно обзавелись выводком нулей. В нее же саму втрескался некий юрисконсульт с гайморитом и склонностью к обобщениям, вот и обратился к нам, бедолага, думая, что мы можем что-то изменить в его безответной любви, поможем ей забыть этого бас-гитариста, не ведая, что в кружевах мойр уже все упорядочено и расписано наперед.
Иногда в курилку заходили наши коллеги-женщины из мужского флигеля института. Они устало тянули свои сигареты и делились опытом изучения мужских душ. Я жадно впитывал эти знания, мне все было интересно. Женщины тоже были не в восторге от нас, закомплексованных слабаков, любителей порно и бифштексов с кровью, притворно улыбающихся циников, казанов, латентных гомосексуалистов, тайных эзотериков, меланхоличных подонков… Рассказывали, как устали продираться через напластования искусственно выращенных маний величия, ложных идеалов, позаимствованных из книг Джеймса Кейна и результатов футбольных матчей, пытаясь обнаружить признаки любви, подобные чахлым всходам одуванчиков на раскаленном асфальте шоссе, переполненного моделями винтажных автомобилей из журналов для мужчин, фотографиями красоток с календарей и воспоминаниями о том, кто победил в дворовом чемпионате по армрестлингу тридцать, сорок, пятьдесят и более лет назад.
Задумчиво пиная коробку из-под телевизора, я добрался до Розовой улицы. Как я слышал, ее назвали Розовой, потому что здешние проститутки красили свои лобковые волосы в розовый цвет. Проституток здесь было невероятное количество, а лобковых волос еще больше. Еще тут ошивались бандиты, рецидивисты и торговцы горным воздухом – нелегальной субстанцией, вызывающей умиление и добродушие, прилив сил и ощущение молодости. Они хранили его в бочках из-под вина, замаскированных под афишные тумбы. Правительственные агенты жестоко преследовали таких торговцев – щищкам из Черного дома не по душе был тот факт, что счастье можно испытывать слишком часто. Вокруг слонялись растерянные наркоманы, обреченно нюхающие воздух и заглядывающие под тумбы, делая вид, что изучают афиши. Внешне они ничем не отличались от обычных людей.
На доме восемь не было номерной таблички, но я почему-то понял, что это он. Мезонин был на месте. Кстати, надо бы справиться в толковом словаре, что значит «мезонин». Давно я туда не заглядывал… У двери подвала стоял вооруженный до зубов громила со скрещенными на груди руками. Он был настолько злобным, что все псы, трусящие мимо него по своим делам, непременно останавливались напротив, чтобы его облаять. Устав от собственной свирепости, громила нацепил на бритую голову детскую панамку, записался на курсы «Как научиться улыбаться за две недели» и вставил в уши затычки, чтобы не слышать собачий лай.
Я огляделся. Темнело. Красотки с возбуждающим шепотом нигде не было видно. Туман попытался заклубиться вдоль вечерних улиц, но потом решил, что это будет слишком избито для истории с детективным привкусом и передумал.
Громила дал мне по лицу кулаком и поздоровался. Я было хотел сломать ему позвоночник, но вместо этого улыбнулся и запел что-то жизнерадостное из репертуара Фрэнка Синатры. Со мной такое бывает. Не понаслышке зная, что все бандюки любят старину Фрэнка, я не удивился, когда головорез начал мне подпевать, предварительно вытащив из ушей затычки. Я зашелся в темпераментном твисте. Бандит тоже пустился в пляс. Размявшись таким образом, я приступил к красивой коде, умело отделывая ее своим баритоном и среднеатлантическим, как у Кэри Гранта, выговором, а потом ловко сломал громиле позвоночник и проник за дверь.
Леди Годива оказалась тут. На ней было платье цвета адыгейской джакаранды и медальон из минерала с похожим труднопроизносимым названием. Мрачные стены борделя, казалось, впитали в себя все грехи этого города. Даже цветы в хрустальных вазах, стоящие возле них, мгновенно чахли с той стороны, что была повернута к стене. Мухи и тараканы добирались не далее, чем до середины коридора, после чего с мучительными воплями умирали от переизбытка порочности в атмосфере.
Я прислонился к косяку и стал ждать, надеясь, что она начнет меня соблазнять.
Однако Леди Годива оказалась законченной феминисткой с лесбийскими наклонностями и кучей душевных комплексов. При мне она успела два раза расплакаться, бешено расхохотаться, заявить, что хотела бы родиться мужчиной, что панически боится темноты и начать пропаганду аскетического образа жизни.
- Где же Ольга? – спросил я в лоб, устав от слишком большого количества препятствий на своем пути.
- Отныне ее зовут «Луиза», она одна из посвященных в общество Разврата и Морального Разложения.
- Занимательно. Хотелось бы взглянуть.
- Вам придется стать посвященным.
- А это долго?
- Вам придется переспать со всеми женщинами этого общества.
- Я готов. Когда начинать?
- Включая престарелых поломойщиц из Тихуаны с отвисшей грудью.
- Черт… Дорогая, хватит мне морочить голову, не то я выключу свет.
Она побледнела.
- Пошли за мной. ***
Ольга-Луиза танцевала на едва освещенной площадке под занавесом. Играла эзотерическая музыка, в комнате было полно вызывающе пошлых жриц любви, а также сидели какие-то хмурые мужчины. У всех на шеях болтались точно такие же медальоны, как у леди Годивы. Ее настоящее имя было Варвара.
Ольга уставилась на меня своими оранжевыми глазами, не переставая танцевать. Ее обнаженная грудь с сосками, на которые были нанизаны оливки, колыхалась в свете факелов. В аквариуме позади сцены плавали русалки и специально уменьшенные с помощью древней магии носатые мужчины в двубортных костюмах.
- Это чересчур приставучие налоговые инспекторы… Чтобы красавицам русалкам не было слишком скучно, - пояснила мне Годива.
- А чего она все танцует? – спросил я, кивнув на Ольгу.
- Вырабатывает электричество. Сегодня ее смена.
- Когда она кончает?
- Когда она кончает, она начинает зачитывать статистику рождаемости прямоходящих енотов в Бангладеш на кантонском диалекте.
Я устало вздохнул.
- Так когда?
- Примерно через полчаса.
Дождавшись окончания танцев, народ рассосался кто куда. Вспотевшая Ольга выглядела очень возбуждающе. Я все больше начинал в нее влюбляться. Но моя профессиональная честь была для меня куда важнее. Она говорила мне, чтобы я с ней не связывался, иначе это может плохо кончиться.
Когда она сошла со сцены, я подошел к ней и представился армейским приятелем Кирилла-Иммануила. Ольга протянула мне руку, и неожиданно моя собственная потянулась к ее левой груди. Я пожал ее в качестве приветствия, с ужасом наблюдая за собой.
Однако, Ольга ничуть не смутилась. Я бегло подумал о том, чтобы потрогать ее вторую грудь, но тут же себя одернул.
- Э, простите, не удержался. У меня хобби… ботаника, изучаю оливки. У нас в семье все немного с придурью. У вас там замечательные оливки, они такие спелые, сорт, я полагаю, Olea Europaea Extravaganza. Узнаю характерный блеск.
- Это каучук.
- А… Хм. Весьма качественный каучук.
Ольга накинула на себя халат из паутины сенегальского тарантула, потом взглянула на часы над барной стойкой.
- С чем пожаловали? У меня вообще-то дела.
- Я думал, ваша смена закончена.
- Ну, я здесь не то, чтобы работаю. Скорее, предаюсь утехам. Так у меня и записано в личном деле, - она зевнула. – А сегодня еще подруга просила несколько раз нравственно упасть за нее, она подхватила рак груди и не сможет прийти.
«Нравственно упасть». При этих словах мое сознание поплыло куда-то в далекую страну.
- Кстати, как вы проникли сюда? И, собственно, зачем? – ее глубокий голос насторожился, глаза блеснули дамасской сталью.
Робот-бармен за стойкой морально устарел и давно впал из-за этого в депрессию. Украдкой он пил машинное масло со спиртом, потом, повеселев, невольно отрыгивал и принимался напевать песенки в формате midi.
- Я старый друг Кирилла. Помню, мы с ним еще в армии были не разлей вода. Однажды ночью он забрался на дерево и стал материть нашего майора, старую гадину, а я, чтобы его не отправили на гауптвахту, со всей силы колотил ломом по железной ограде и выкрикивал проправительственные лозунги, пока нас не отправили на гауптвахту обоих… да, - я мечтательно закинул голову.
- Что вы такое несете, да ведь он никогда не был в армии, его же посчитали слишком психически неуравновешенным?
- Ну, был у нас такой ЛСД-трип… Ольга, почему вы с ним так жестоки? Ведь он вас любит, зачем вам этот мифический человек-амфибия? И, в конце концов… у вас есть точка G? – выпалил я, не подумав.
Она закинула ногу на ногу и взболтала свой коктейль соломинкой. Потом отбросила ее и выпила залпом свой бокал. В окно под самым потолком бились, безуспешно пытаясь проникнуть внутрь, мошки и представители полиции нравов.
- Да этот Кирилл просто слабак. Вы ведь знаете, мы женщины, наивны и просты - любим коварных отморозков с большими членами и при деньгах. Как бы мы ни пытались доказать иное. В наших генах упорно сидит инстинкт продолжения рода, даже если мы пьем противозачаточные таблетки лошадиными дозами. Этот инстинкт подсказывает нам сторониться всяких мечтателей, но выбирать надежных и сильных. А он – поэтик, существо хилое. Такова проза жизни. Мне жаль Кирилла, конечно. А человек-амфибия – мой недостижимый идеал, таинственный рыцарь. В жизни, увы, приходится довольствоваться всякими мужланами…
- …А также отставными полковниками-садистами, молодыми священниками, соседом Колькой, подругами Катей и Матей и даже, - я театрально прикрыл рот ладонью, - одной немецкой овчаркой. Не так ли?
К моему удивлению, Ольга не дала мне пощечины, а лишь опустила глаза и покраснела. Кирилл ничего не выдумывал?! Ну надо же. Я принялся представлять техническую сторону вопроса, но Ольга прервала меня:
- Давайте выпьем за любовь.
При этих словах редкие посетители бара внезапно замолчали, мухи ссыпались замертво на пол, а каменные горгульи, сидящие слева и справа от стойки, позеленели и тревожно заерзали, как будто их опрыскали святой водой.
- Т-с-с, - прошептал я. – По-моему, если мы выпьем за любовь, нас тут же попытаются уничтожить с помощью пожарной пены. Не забывайте, где мы находимся.
Тут я откашлялся и громогласно объявил:
- Выпьем-ка мы за инцест, аборты, половые аберрации и порок! Да, декаданс!
Эхом мне был звон стаканов с соседних столиков. Внимание отдыхающих было усыплено. *** Когда часы прокукарекали полночь, мы уже порядочно надрались. Я стал называть Ольгу Луизой, а она меня – маленьким шимпанзе. Исподволь сканируя ее душу, я обнаружил там много интересного. По-моему, она не была столь испорченной, какой сама себе казалась. В глубине ее души я различил чуть светящиеся портреты женщин и мужчин, искусно связанные из ангорской шерсти. Лица неуловимо напоминали ее саму. Я догадался, что она просто любит вязать портреты своих родственников. Как мило.
Однако, из чрева ее внутренней сути на меня скалились персонажи древнерусских преданий и легенд. Я похолодел. В ней жило иррациональное. Она ничего такого не замечала и продолжала что-то говорить.
- Понимаешь, если бы он доказал мне, что мне и впрямь нужны эти наши отношения, если бы он был… капельку другим…
- Да брось, ничего не надо доказывать. Ты просто не любишь его, и нечего тут разводить тары-бары, - после трех бокалов мавританского я стал толерантен к подобным словечкам.
Сначала мне хотелось затащить ее в кровать или хотя бы запереться с ней в туалетной кабинке. Теперь, когда я понял, что ничем не смогу помочь своему клиенту, мне стало грустно.
- Ты когда-нибудь прыгала через костер в ночь Ивана Купалы? - спросил я невзначай.
Ольга побледнела и выпрямилась. Ее оранжевые зрачки заиграли голубым холодом. Я почти случайно нащупал что-то важное внутри нее.
Она схватила меня за руку горячими пальцами и поволокла прочь, все дальше и дальше по коридору, потом захлопнула за нами дверь и зажгла факелы на стенах. Комната стала переливаться психоделическим светом. В иррациональном ужасе я выхватил из-за пазухи свой водяной пистолет. Но, увы, там был только армянский коньяк. Впрочем, многолетней выдержки…
Напряжение шло откуда-то из-под пола, укрытого каменными плитами.
Мы сели друг напротив друга на кожаных креслах. Между нами возник столик с шахматной доской. Ольга разделась догола. Вспотевшими трясущимися руками я ослабил свой галстук.
Она кивнула мне головой, я и сделал первый ход. К моему удивлению, фигурки были сделаны из молочного шоколада. Я проклинал себя за то, что в свое время так и не выучился шахматной игре. На что же я спустил свою молодость? На мистику, эзотерику, уроки живописи и прозу Бориса Виана. Откуда-то из глубины сознания мне погрозил кривым пальцем Валентин Сидорович, отплясывая на новых ногах.
Я стремительно проигрывал, несмотря на то, что делал вид, будто знаю правила. Ольга совала мне в рот мои собственные ушедшие с поля боя шахматные фигурки. Я облизывал ее испачканные шоколадом пальцы. Сердце мое скакало, как безумное. Сейчас я хотел просто выжить и свалить отсюда подальше. Мне грозила тяжелая гипергликемия – я переел шоколада, и вот-вот мог свалиться в кому. Осталось всего-то четыре-пять миллимоль…
Стараясь держаться молодцом, я хрипел какие-то шутки:
- Играл я как-то на шахматном турнире в одной деревушке у шельфа, так там за каждую срубленную фигурку приходилось выпивать стопку нефти. Что мне эти сладости! Местная нефть там, доложу я тебе, моя милая Луиза, не подарок. Отрыжка мне до сих пор снится в кошмарах…
Шоколадные фигурки мельтешили у меня перед глазами. Вдруг я понял, что их количество не уменьшается. В этом подвале убивали диатезом! Оркестр чертей играл нервное танго на балалайках… Голая Ольга, похожая на ведьму-шишигу из дремучих лесов, внезапно отшвырнула столик в сторону и набросилась на меня. Я свалился на пол, где решил слегка расслабиться. Ее лобковые волосы были выкрашены в розовый цвет…
Но сознание мое в этот миг меня покинуло. *** Хаос в моей голове и не думал рассеиваться. Какофония нарастала. Я открыл глаза и обнаружил себя привязанным к пластиковому пони. Пони скакал по кругу, карусель однообразно вертелась, а вокруг все тонуло в грохоте дешевой и омерзительной музыки – классики в современной обработке. Я попытался развязать веревку, но неожиданно обнаружил, что кисть правой руки у меня отсутствует напрочь, а вместо нее я стал обладателем уродливого забинтованного обрубка. Шок от увиденного парализовал меня на несколько минут. Я почувствовал, что снова теряю сознание. Меня вырвало, и голова у бедного пони заиграла всеми цветами радуги.
В полутьме я разглядел смотрителя аттракциона. Это был худосочный старик с винтовкой наперевес. Я замахал ему руками, он кивнул мне, прицелился и выстрелил куда-то в сторону. Пошел дым, и карусель, искря и скрежеща, заглохла. С помощью зубов и левой руки я отвязался наконец от своего насеста и спрыгнул вниз.
Откуда-то прибежал карлик в служебном комбинезоне, – настоящий смотритель, и с воплями накинулся на старика. Старик долго, но неспешно извинялся и разводил руками в разные стороны, а потом, когда карлик ему окончательно надоел, он пристрелил его из своей винтовки, подмигнув, отдал мне честь и ушел прочь. Я не мог поверить в то, что происходит. Я попал в эпицентр какой-то жуткой вакханалии, мой костюм был изорван, а сам я не представлял, что мне делать дальше, и куда я попал.
Моя оторванная рука чесалась под бинтом. Она тянула меня куда-то. И я зачем-то решил следовать в этом направлении. Шатаясь, я набрел на стоянку такси. Я мог бы взять и страуса, так вышло бы дешевле, но их нигде не было видно.
Я сел в такси и велел щоферу ехать в институт.
Таксист оказался законченным молчуном. Чтобы как-то развеяться, я решил с ним заговорить.
- Эй, бро, что это за район города, я тут никогда не был?
Он что-то недовольно промямлил, а потом отрывисто выплюнул:
- Чертов Тупик.
- Тупик? Хм…
- Не «Тупик Хм», а Чертов Тупик, черт побери!
Таксист был злобным козлом…
Я замолчал. Здесь обычно снимали хорроры, а также всяческие триллеры. Место было будто создано для этого. Безумцы ошивались тут десятками, а местные таксисты все как один были спившиеся эмигранты.
Я засунул руку во внутренний карман и попытался вытащить из него схему Ольгиной души, намереваясь закончить рисунок прямо в машине. Правда, еще надо было бы посыпать его лепестками роз, смочить желчью и артериальной кровью, но тут уж было не до хорошего. Однако под пиджаком у меня не оказалось живота. Я мог просунуть руку прямо себе во внутренности, которые тоже таяли на глазах.
От страха у меня застучали зубы. Пот выступал на мне так обильно, что его хватило бы на то, чтобы постирать пару рубашек и брюки.
Когда мы подъехали к институту, начинало подниматься синеватое солнце, а у меня исчезла левая нога. Я выбрался из машины неуклюже, как сломанная игрушка.
Ситуация контролировала меня. Именно я был недостающим компонентом проклятой схемы.
Я подумал об Ольге. Где она сейчас, любовь моя? Что она со мной сделала, дрянь… Я испытал прилив необычайной нежности к ней, а потом меня начало засасывать внутрь картинки все сильнее. Холод и отчаяние переполняли мое сердце. А ведь я даже не успел написать завещание…
Когда я подполз к стеклянной двери института, меня было не узнать. Я весь зиял светящимися дырами. Однако больно не было. Скорее, мне хотелось как можно быстрее со всем этим покончить. В голове моей уже опять играли эти тягучие черные блюзы, зовущие меня к ней.
Близорукий охранник Вадик прищурился и уставился на меня.
Верный себе, я оставался вежливым и политкорректным:
- Привет, дружище! Я сегодня рановато, дел по горло, - кровь хлестала из моей брюшины, но тут же исчезала внутри схемы, которую я держал левой рукой. Вадик отчаянно тер глаза.
- Как вчерашний матч? – спросил я, улыбаясь. – Наши надрали задницу этим афроамериканцам?
- Куда там! - просипел Вадик. – Ниггеры как с цепи сорвались. Затолкали нашему форварду голову прямо в задницу.
- Что, прямо так и затолкали? Во дела.
- Ага, взяли и затолкали.
- А повтор сегодня покажут?
- Я записал, приходите в обед, вместе поглядим.
- Лады… Кстати, мне что-то худо… - я протянул ему схему. – Будь добр, передай ее моему шефу, скажи, что миссия выполнена. Пусть позвонит Кириллу и скажет…
Я превращался в лужу на асфальте.
- … скажет, что с этой чертовой сукой… ему лучше дела не иметь…
Горячие Ольгины пальцы уже хватали меня, раздевали и разрывали на части.
Последнее, что я увидел, всасываясь куда-то в бесконечную космическую бездну, - как пыль неслась по асфальту в солнечных лучах, а мир просыпался заново, кряхтя, сморкаясь и сыпя проклятия во славу новому дню. осень 2009 - зима 2010
|