Книги для чтения.

[Maximus@.ru]

Помогите кто может!!! Скиньте пожалуйста книги фэнтези. Но не ссылки, а именно в форум т.к. у меня интернет заблокирован. Работает только форум. Работаю по ночам, а читать нечего всё что в библиотеке было прочитал. С диска на комп. не скинуть системник в центральном офисе. Пожалуйста выручайте, Буду благодарен за любых авторов.

[tchara]

детский сад - штаны на лямках!

попробовал было вставить, но МТ завис на закачивании из-за размера:-(

[tchara]

надеюсь, Вы Перумова уже читали...

[tchara]

Ник Перумов
ВЕРНУТЬ ПОСОХ
(повесть)
- Зачем ты веешь, ветер?..
Внизу, в пропасти, океанский вал тараном грянул в неподатливый утес и несокрушимый камень вдрогнул от вершины до самого основания, словно зная - настанет день, и вековечный приступ морских волну увенчаеся успехом; рухнут вниз гордые бастионы скал, и вода, словно победоносное войско по трупам врага, пойдет вперед, вперед, вперед и бессильно рассыпавшиеся острым крошевом граниты не смогут уже помешать.
- Зачем шумишь ты, море?..
Тянет, тянет на одной ноте высокий, пронзительно-режущий голос, и кажется
- слышно его далеко-далеко окрест, идет этот голос, ничуть не слабея, через каменистые сухие степи, через придавленные дождями и временем холмы
- до самого Зачарованного Леса, и только там гаснет, столкнувшсь с его чужой, нечеловеческой магией.
- Зачем ты светишь, солнце?..
Ну сколько же можно? Стихии молчат, они не ответят тебе, глупый человек, кричи или не кричи, взывай ли не взывай, плачь, молись, приноси жертвы или просто грызи в отчаянии землю. Твоя сила ушла, человек, и ничто в этом мире отныне не станет внимать тебе. Ничто и никто, кроме людей. Да и те внимать будут очень недолго. Ты уже ничего не изменишь, человек. Сила ушла от тебя, старый колдун, ты пуст, как раковина, откуда ловкий осьминожек вытащил лакомого моллюска. Это так. Камни, слушающие твои вопли, знают лучше, чем ты. Они видали немало подобных тебе здесь, на Утесе Чародеев; и отлично знают, чем это должно закончиться.
- Зачем взращиваешь злаки ты, земля?..
Глупый, глупый человек. Почему-то считается, что растративший силу маг может вновь обрести ее здесь, на далеко выдавшемся в южное море Утесе Чародеев, принеся должное моление всем четырем Первостихиям. Все это, конечно же, чушь и ерунда, камни не сомневаются. Камни ведают истину, как ведали ее всегда, от начала времен. Такова их природа. Не то дар Древних Богов, не то просто случай. Однако здесь же кроется и опасность - они, камни, стали уж слишком самоуверенны.
Охая, старик поднимался с колен. Внизу, в пропасти, шумело море, вдалеке от берега брал разбег очередной вал; на какой-то миг у старика закружилась голова и показалось - все, ему не поднятся, море уже протянуло к нему из пропасти незримые, но цепкие пальцы, и сейчас потащит его вниз, вниз, вниз, на острые зубы торчащих сквозь пену прибоя валунов.
Кто знает, может, так вышло б даже и легче?.. И посох мага не достался бы уже никому...
Но старая плоть упрямо цеплялась за жизнь, скрюченные пальцы впились в отплированное дерево посоха, теперь служившего, увы, не для сотворения заклинаний, а лишь банальной подпоркой при ходьбе.
- Что, не помогло? - насмешливо спросил охавшего старика второй, совсем еще юный голос. - Говорил же я тебе, упрямец. И не могло помочь, никому еще никогда не помогало - с чего это ради вдруг тебе поможет? Так что посох ты мог бы отдать мне еще на границе Зачарованного Леса. Все проще б получилось. А тащились сюде невесть зачем, как говорится, за семь верст киселя хлебать.
- Мальчишка! - сипло прокаркал старик. - Да что ты в этом понимаешь! Моя сила еще вернется ко мне, и тогда à...
- Ты так в этом уверен? - с издевкой осведомился спутник старого чародея.
Юноша лет пятнадцати, с чистеньким, бледным лицом, выдававшим долгое сидение взаперти, скорее всего - над книгами, одетый щегольски, словно находясь в пяти шагах от какого-нибудь владетельного замка, где на сегодня назначены пир и бал, а не в дикой глуши за десятки лиг до ближайшего жилья, да и то принадлежавшего отнюдь не людям. Белая курточка из мягкой кожи с расштым самоцветами воротником, сафьяновые сапожки, вычурные отвороты, тонкие золотые цепочки, спускавшиеся с правого плеча на манер аксельбантов...
Старик с ненавистью посмотрел на юного модника. Кустистые выцветши брови сдвинулись, но, увы, бессильно. Мощь мага ушла, как вода в горячий песок, и сосущую пустоту в душе теперь уже ничем не заполнишь. Лишившийся своих способностей волшебник должен отдать свой посох преемнику и как можно скорее умереть. Земля отказывается носить тех, что некогда одним только взглядом мог передвигать горы.
Пальцы старика по-прежнему цеплялись за посох - никчемная, пустая попытка. Неужели все? Неужто и впрямь конец и этот посох, столько лет служивший ему верой и правдой придется отдать молодому и наглому щеголю, напрочь лишенному всего того, что в былые дни почиталось обязательным для волшебника: скромность, бессеребреничество, нестяжательство, невмешательство в дела владык земных...
Тяжело и с натугой билось уставшее от долгих годов сердце, и глухая боль, с недавних пор поселившаяся в нем, грызла и грызла старика изнутри, словно набравшаяся, наконец, до поживы змея. Раньше старый волшебник изгнал бы эту боль одним коротким заклинанием, даже не прибегая к амулетам, не говоря уж о том, чтобы воспользоваться посохом - одной только мыслью, а теперь остается только одно: сжимать зубы и терпеть, понимая, что и терпеть осталось недолго, совсем-совсем уже недолго... Интересно, неужто юнец так и будет толочься вокруг, дождаясь, пока этот противный старикан сам отправится в последнее плавание? Или все-таки дерзнет, постарается прикончить его поскорее?.. От них, молодых, всего можно ожидать. Как же ему не терпится заполучить мой посох! Вырвет, поди, из еще неостывших рук, забыв даже про уважение к мертвым - это если, конечно, сам старика не придушит. Впрочем, у таких, как этот щенок, отродясь ни к чему уважения и не водилось.
Разве так надо провожать уходящго из жизни мага?.. Вот он сам, к примеру, три года ходил за расслабленным учителем, кормил с ложки, судно подавал, обтирал, обмывал... так что наставник, растрогашись, сам посох отдал - отдал и сонного зелья выпил. А этот, нынешний... Тьфу, простите силы великие, шакал-трупоед, позорище, да и только. И кому только теперь посохи отдавать приходится!..
- Ну так что, обратно к Зачарованному Лесу потащимся? - насмешливо осведомился юнец, вставая с камня. - Говорил же я тебе, только зря волоклись в эдакую даль, время теряли... Как ж вы, старичье, за жизнь цепляетесь! Весь мир вокруг себя утопить готовы, чтобы только лишний день на свете прожить! Ну не стыдно ли? Ведь все уже, вышло твое время, погулял всласть, теперь моя очередь. А тебе в домовину пора, старый, Спасителева прихода дожидаться, червей кормить да гнить помаленьку. А ты все дергаешься, все мельтешишь, время мое по ветру пускаешь...
Старик дернулся от обиды, но смолчал - кричать да браниться тут уже поздно. Кричи, не кричи - прав этот наглый щенок: кончилось твое время.
"Но уж и я тебе удовольствия не доставлю", - мстительно подумал старик, покрепче стискивая посох. - "Будешь ты у меня ждать, пока я сам не помру. Знаю, знаю, кровь у тебя игрет, небось не терпится какую-нибудь деву посмазливее приворожить, чтобы сама к тебе прибежала, юбки на ходу задирая
- ничего, бычок, перетерпишь. Хватит на твой век и дев, и девок, и вдовушек почтенных. Терпи, дорогой, как я терпел. И пусть я твоего конца не увижу, но придет ведь и день, когда уже тебе с посохом волшебника расставаться придется. Сколь ты ни крутись, сколько ни составляй составов магических на мандрагоре да бессмертнике - а Последнего Дня тебе тоже не минуть. Вот интересного, встретимся мы с тобой там, за гробом, как адепты Спасителя уверяют, или враки все это?..Хорошо бы встретиться. Вот я бы уж тогда посмеялся..."
- Так ты кончил кривляться и вопить? - хмуро бросил юнец, искоса поглядывая на бывшего волшебника. - Учти, я обратно так просто тащиться не намерен. Посох сюда давай, сволочь, понятно?! - вдруг ни с того ни с сего рявкнул он. - Что я, до самого Зачарованного Леса должен снова пешком волохаться, ноги ломать?! Нет уж, я лететь хочу!
- Обойдешься, - неожиданно для самого себя огрызнулся старик. Собственного говоря, терять ему тоже было нечего. Сейчас найдет его смерть или парой месяцев позже, какая разница? - храбрился он сам про себя.
Юнец лениво поднялся с камня, вихляющец походкой направился к магу - ну точь-в-точь уличный забияка, вознамеревшийся отобрать у слабого малыша пару грошей, полученных на сласти. Сквозь зубы процедил ругательство, поднимая кулак для удара.
Старик взвизгнул, с неожиданной резвостью отскакивая назад и загораживаясь посохом. Как бы то ни было, пробовать на себе крепкие кулаки своего невольного спутника он отнюдь не стремился.
- Посох! - гаркнул мальчишка, подступая вплотную.
- Вот сдохну я, все твое будет, - прошипел старик, собирая остатки мужества. Правда, колени его тряслись, а голова сама собой втянулась в плечи, да и голос, сказать по правде, звучал вовсе даже не внушительно.
Тем не менее мальчишка отчего-то приостановился, занесенная для удара рука опустилась, а в глазах мелькнуло что-то вроде неуверенности.
- Да тебя валить - только руки марать, - он с деланной брезгливостью оттопырил губу. - Ты, небось, уже и в штаны наложил, так что, мне теперь еще и в твоем дерьме мараться? Нет уж, сам сдохнешь. На обратном пути. Я тебе помогать не намерен, и кормить тебя, жрачкой делиться - тоже. Сколько протянешь, столько и протянешь, а потом пусть тобой волки да вороны занимаются.
Старик криво усмехнулся, гордый своей бесплодной, маленькой - но все-таки победой. Щенок не осмелится его убить, у него не хватает духу даже ударить старого волшебника - несмотря на то, что сил у бывшего чародея не осталось уже никаких - ни магических, ни телесных. Боится его мальчишка, несмотря ни на что, боится, сидит еще в самой сердцевине костей с молоком матери впитанный страх перед обладателями посохов, настоящими магами - и даже осознание того, что он сам теперь владеет Силой, не изгонит этот страх одномоментно.
Среди камней валялся тощий заплечный мешок старика, весь сморщенный и жалкий. Волшебник со вздохом нагнулся, подбирая - как ни крути, мальчишка прав, на обратную дорогу еды у него не хватит. А это значит, что хочешь - не хочешь, а придется идти не на север, к Зачарованному Лесу, а на северо-восток, к покрытым густыми борами холмам, где в неглубоких пещерах обитают поури - народец более чем неприятный, однако магов почитающий. Старик надеялся добыть у них провизию - как угодно, но умирать по собственной воле ему не хотелось.
- Я иду к Поур-ан-Гарр, - сказал бывший маг. - У меня еды не хватит до Зачарованного Леса.
Будто и не заботясь о том, что скажет или сделает парень, чародей повернулся к нему спиной и сделал первый шаг.
- Эй, ты куда, гад?! - в бешенстве заорали позади. - Куда попер, дрянь траханная?! Да я тебя сейчас, пердуна старого...
Старик сжался и ссутулился, каждый миг ожидая удара в затылок или даже просто ножа под лопатку - но все-таки сумел не обернуться. По морщинистому лицу тек пот - холодный и липкий.
Мальчишка схватил старика за плечо, рывком развернул к себе - лицо белое от бешенства, белее щегольской курточки, ноздри бешено вздрагивают, зрачки
- словно два копейных острия.
"Вскручивает себя, чтобы заглушить страх:", - мелькнула мысль, и в следующий миг кулак юнца врезался старику в подбородок.
В глазах вспыхнуло огненное море - мир исчез, исчезли небо и камни, деревья и воздух - осталась только одна боль. Посох выскользнул из сведенной судорогой руки, со стуком упал на камни - это было единственное, что сумел расслышать старик.
А потом посох подобрали. Старик слышал беззвучний крик дерева, но уже невнятный, приглушенный, словно вырываюшийся из-под кляпа или зажимающей рот ладони насильника.
- Вот так, - слова юнца с трудом пробивались к сознанию. Старик лежал на спине, со свистом втягивая в себя воздух. - Понял тебе свою цену, урод? Вот и валяйся здесь, пока не сдохнешь. А я пошел. Недосуг мне твоего конца дожидаться.
И - звук удаляющихся шагов.
Мальчишка уходит. С посохом:
Старик едва-едва сумел приподнять мелко трясущуюся голову. По подбородку и шее стекала кровь - он ее не чувствовал. Едва-едва вновь проявившийся мир сжимался опять - на сей раз до размеров чужой спины, обтянутой щегольской белой курточкой.
Ну нет, мы еще поживем:
Странное дело - стоило старику выпустить посох из рук, как боль в сердце утихла. Ныл разбитый рот, но это уже ничего, перетерпим, бивали нас и сильнее. Это ненадолго, это пройдет. Дождавшись, пока упруго шагавший прочь юнец не скроется среди нагромождения валунов, старик поднялся на ноги. Последний раз всхлипнул, тыльной стороной ладони стер с подбородка кровь.
И зашагал прочь, на северо-восток, а отнюдь не по следам отобравшего у нег посох мальчишки, как можно было б предположить.
Они еще встретятся, непременно встретятся, только - чуть позже:
А пока что - вперед, к Поур-ан-Гарр.
* * *
Дорога к владениям народа поури издавна считалась не из легких, но в то же время - куда проще, чем от Утеса Чародеев к Зачарованному Лесу. Во всяком случае, зловредных тварей и не брезгающих человечинкой хищников (как четверо- так и двуногих) на ней встречалось не в пример меньше.
Позади остались сухие, неплодородные степи, где земля, казалось, взращивает камни вместо злаков. Старик ставил силки, и один раз в них попался какой-то местный кролик, тощий и жилистый. Путник испек его в углях - этого хватило на целую неделю.
Мало-помалу стали появляться деревья, сперва робко и поодиночке, затем все смелее, их становилось больше, купы оборачивались рощами, рощи сливались в перелески, и степная дорога стала вилять, пробираясь между вставшими на ее пути могучими лесными бастионами. Владения поури приближались.
:Расставшись с посохом, он чувствовал себя более или менее терпимо только в первый день. А потом боль в сердце вернулась - тупая привычная боль, неизменное напоминание о приближающемся конце. И на сей раз она уже не желала отступать.
Он попытался бороться с ней - бесполезно. Как ни странно, легче оказалось покориться ей. И - старик спусти несколько дней словно б даже и привык к ней. Боль как будто придавала силы, старый волшебник смаковал картины воображаемой встречи с наглым и самодовольным юнцом, заканчивающиеся, как и положено, возвращением не только его посоха, но и всей былой силы; однако сперва ему предстояло добраться до летних поселков поури, и уговорить этот вздорный народец не отправлять его прямиком в праздничный котел, а все-таки сперва выслушать.
:До границы владений поури старик добрирался еще целых три дня. Если так пойдет и дальше, мальчишка просто опередит его, скроется в глубинах Зачарованного Леса прежде, чем его настигнет справедливое мщение - о том, что юнец и впрямь мог полететь, старик старался не думать. Все-таки подобные чары даются не с первой, не со второй и даже не с третьей попытки.
:Поури ловки и отважны, им не занимать звериной хитрости и чуткости, в лесу они когда-то тягались с самими эльфами - победить не победили, но и взявшие верх обитатели Зачарованного Леса умылись тогда кровью, однако, несмотря ни на что, старик все-таки заметил карликов первым. Их секрет таился в зарослях густого орешника, на высоком, далеко вдвинувшемся в степное море взлобке - ни один глаз, даже эльфийского траппера, не смог бы разглядеть тройку вооруженных неподъемными засадными самострелами карликов, а вот старик смог - по отблеску солнечного луча на любопытном глазу, слишком плотно прижавшемуся к бойнице в плетеной стене засидки.
Старик остановился и поднял руки. Даже и лишившись силы, он всей кожей ощущал упершиеся в него полетные пути тяжелых арбалетных стрел, каждая из которых способна пробить насквозь троих таких, как он. Поури специально делали настолько тяжелые арбалеты - за "бегство с оставлением оружия на поле бранном" полагалась медленная и мучительная смерть в неспешно засасывающую жертву болоте, и потому секрет не мог ни спасаться бегством, ни бросать оружие. Им оставалось только сражаться.
- Эй, опусти руки, маг, - хриплым баском сказали наконец из зарослей. - Сказывай, зачем пожаловал?
- С Барри потолковать хочу, - невозмутимо, как ни в чем ни бывало, откликнулся старик.
- С Барри? - донеслось до него. - Уй, едва ль, едва ли. Барри таких как ты, не жалует.
- Знаю, - ответил старик. - Вот я и хочу, чтобы с этого момента стал бы жаловать.
- Тогда ступай, - дозволили из секрета. - Тропы наши ты и так знаешь, обойдешься без провожатого, сейчас каждый стрелок на счету:
- А что, неужто ж война? - старику не нужно было разыгрывать удивление. Поури, конечно, воевали всегда и со всеми, в простодушии своем, что граничило с дикостью, признавая достойным времяпрепровождением одну лишь войну, но с дикого, пустынного юга, где не прокормиться и где не посеешь хлеб, карлики врагов обычно не ждали.
- Война, - подтвердил голос, твердо, не по-людски выговаривая слова. - Война, человече.
- И с кем же воюете? - полюбопытствовал бывший волшебник, поскольку сам поури, кроме этого факта, больше ничего сообщать явно не спешил.
- Разве ты поможешь, маг? Ты ведь с Утеса Чародеев. И у тебя нет посоха. Ты его отдал. Так зачем ты нам теперь?
- Отчего ж ты не стреляешь в меня, а тратишь время на разговоры? - старик гордо вскинул подбородок. - Выдаешь свой секрет: не по уложению воинскому это.
- Оттого, что маг навсегда остается магом, даже и без посоха, - прогудели в ответ. - Мы, поури, знаем, что такое честь. Это вы, люди, о ней забыли:
Старик хотел было ответить, но вовремя прикусил язык. Спорит с поури сейчас и напоминать ему, что вспарывать животу пленным беременным женщинам и распинать девственниц вниз головой на заборах - обычные развлечения поури в захваченных на время деревнях - как-то не слишком вяжутся с понятиями о чести - явно неблагоразумно и ни к чему. Потому что последним аргументов в подобном споре станет прилетевшая арбалетная стрела, толстая, словно вертел, пробивающая даже быка.
- Так что ж, ты мне так и не ответишь, храбрый воин?.. Тогда, с твоего позволения, я пойду дальше. Мое дело не терпит отлагательств. Полагаю, Барри со мной согласится, ну, а если не согласится: - старик как можно выразительнее пожал плечами, - я свое отжил и смерти уже не боюсь.
- Вы, люди, всегда боитесь смерти, - сказал невидимый стрелок. - Потому-то от вас и исходит зло:
- У нас тут, похоже, назревает философических диспут, - усмехнулся старик.
- Ты хочешь поговорить со мной о природе добра и зла в мире Эвиала, поури-воин?
- Я хотел бы. Потому что не далее, как вчера соседний секрет отогнал отряд нечисти от наших пределов. Дело было жаркое. Двум нашим предстоит родиться опять.
Поури, насколько помнил старик, незыблемо верили в переселение душ и воскрешение.
- Так что же мне делать сейчас, храбрый воин? - настойчиво спросил волшебник. -Я не встретил на своем пути ничего подозрительного, дорога была не труднее обычного. Так что едва ли я смогу сообщить тебе что-то по-настоящему важное. Ты позволишь мне пройти или мы и дальше будем предаваться высокоумным беседам в столь неподходящем для этого занятия месте?
- Для беседы любое место хорошо, - отрезал поури, по-прежнему не показываясь на глаза. - Вообще-то ты, конечно, можешь идти - мы ведь тебя пропустили. Но: Я хочу знать, кому ты отдал свой посох.
Старик несколько секнуд молчал, собираясь с силами и стараясь, чтобы ответ прозвучал небрежно и чуть снисходительно:
- А, один мальчик, из нового выпуска. Хороший такой мальчик, внимательный, бойкий:
- Ага, бойкий, - согласился поури. - То-то у тебя лицо до сих пор на сторону, волшебник.
Старик непритворно удивился. Какое там "на сторону", почему, откуда? Никаких следом удара на подбородке не осталось, бывший волшебник знал наверняка, смотрелся в уцелевшее среди поклажи серебрянное походное зеркальце:
Наверху, в кустах раздался короткий смешок.
- Мы умеем видеть чуть дальше, чем вы, - объяснил поури. - Поэтому вы с нами так и не справились, хотя вас - тьмы и мириады, а нас всего лишь горсточка:
Старик вновь смолчал, хотя - какая там горсточка! Поселения поури уверенно двигались на север, вплотную подступая к людским владениям, и по всем границам гремела ни на миг не прекращающаяся война. Захватив деревню, поури деловито предавали ее огню, всех жителей - вырезали поголовно, вместе со скотом и прочей живностью, вроде кошек, собак и даже птиц, которых карлики ловко сбивали из коротких боевых луков. Пленных они не брали. Рабы им оказались не нужны, и не с кем было вести торг, выкупая полон, как всегда поступали, к примеру, мекампские правители, выручая из неволи своих, угодивших в кочевничью петлю.
Здесь все было не так.
Конечно, и люди в долгу не оставались. Окружив возвращающийся из набега отряд поури, дружинники Княж-городка, казалось, забывали о том, что сами смертны. Низкорослых воителей деловито расстреливали из мощных дальнобойных луков, их можно было б прикончить, не вступая в рукопашную, но без руеопашной - какая ж месть?.. И потому после лучников в дело вступала тяжелая пехота, не жалея себя, давила всех, еще остававшихся в силах держать оружие, и выжившие в этом натиске поури во все оставашиеся у них часы и дни свирепо завидовали мертвым, порываясь и сами при каждом удобном случае последовать за ними - но тут уж стража не зевала. Любимым развлечением дружинников было привязать поури к доске и медленно шинковать распяленное уродливое тело мясницкими, для перерубания костей предназначенными, топорами. Состязались, кто нашинкует потоньше. Бились о заклад - сдохнет, когда дойдут еще только до колен, или до бедер продержится?.. Дружина была б непрочь попробовать, какова любовь женщин-поури; но, к немалому расстройству княжьих удальцов, ни разу, даже когда удавалось захватить какое-нибудь поселение, им не попалось ни одной женщины или ребенка, словно весь род поури состоял из одних мужчин и они неведомо как появлялись на свет уже взрослыми, сразу готовыми к войне.
Старый маг терпеливо стоял, ожидая продолжения. Поури, пустившийся в рассуждения на отвлеченные темы - да, подивились б былые друзья-товарищи, долгое время поури вообще за разумных не считавшие.
Дорого заплатили окрестности Зачарованного Леса за подобное заблуждение.
- Так, значит, мы будем говорить здесь? - настойчиво сказал старик. - Знаешь, о храбрый воин, я все-таки уже не молод, и стоять все это время стоймя мне несколько затруднительно: Но все-таки, после нашего диспута, не сомневаюсь, весьма насыщенного и неординарного, мне будет позволено говорить с храбрым вождем:
- Да ты со мной уже и так столько говоришь, - неожиданно усмехнулся поури,
- а до сих пор ни о чем и не догадался. Хотя был почти прав - что ж это за поури, который на посту разговоры разводит?
- Барри? - поразился старик.
- Он самый. К вашим услугам, мэтр. - Поури вновь позволил себе усмешку. - Первую линию наших секретов ты прошел еще вчера. Тебя пропустили. Послали мне сообщения. Я пришел поговорить с тобой сам. Говори, с чем пожаловал?
- Но: может, ты все-же покажешься И зачем весь этот спектакль, доблестный вождь? Зачем тебе прикидываться простым воином? - осторожно спросил старик. - Как-то неудобно несколько так разговаривать:
- Тебе - неудобно, а мне так очень даже ничего, - отрезал поури, по-прежнему не покидая кустов. - Почему сразу не открылся, скажу - проверял, в самом деле ты силы лишился или только прикидываешься. Настоящий маг сразу бы все про меня понял и, если б даже скрыть попытался, я б все равно узнал: Ну, так давай же, гость, не тяни, хотя я и так знаю, о чем просить станешь - чтобы помогли посох вернуть. Ты его лишился - словно кость живую из тебя вырвали, хребтину переломали. И заметался ты, задергался, как и все вы, людишки, смерть когда чуете. Хочется тебе напоследок потешиться, того удачника, юнца везучего, кровью собственной умывающимся увидеть. А потом, думаешь ты, и умереть не жаль. Верно? Впрочем, чего спрашивать, и так знаю, что верно. Ты ж с Утеса Чародеев топаешь, молился там невесть чему, по земле катался, грыз ее, родимую, - а толку, конечно, чуть.
- Храбрый вождь почти полностью прав, - дипломатично улыбнулся старик. Ломаться перед поури сейчас не имело смысла. - Неправ доблестный Барри только в одном - я пришел просить всего лишь провианта на дорогу до Зачарованного Леса.
Несколько мгновений в кустах молчали, и старик тихо возрадовался - похоже, первая победа осталась за ним.
- Провианта? - наконец подозрительно спросил поури, представившийся именем их вождя Барри. Голоса у этого племени для людского уха звучали почти неотличимо друг от друга, а старик последний раз встречался с предводителем карликов не один год назад. - Только-то? Не смеши меня, старик. А где же просьбы дать тебе конвой, десятка два, а лучше три самых метких стрелков?..
-Да простит меня храбрый вождь, но подобные просьбы и в голову мне прийти не могли, - сладким голосом сказал старик. - Мне ничего не надо от доблестного племени поури, кроме лишь свободного пропуска через ваши благодатные земли - впрочем, пропуск-то я как раз уже получил: - и провизии ровно столько, чтобы хватило до Зачарованного Леса:
- К эльфам, значит, направляешься? - теперь в голосе Барри ощутимо слышался металл.
- К ним, - кивнул старик. - Потому что туда тот сейчас шагает тот самый юнец-удачник:
- Верно, - после некоторого молчания обронил поури. - К ним. Отсюда чую. Гордый, стервец. Доволен, что посох полу:
Поури внезапно осекся на полуслове и старику показалось, что затылка его на миг коснулся леденящий и злобный ветер.
Но - коснулся на миг и разом утих.
Что это было?.. Как связано с мальчишкой?.. Знак того, что дорога ему не коврами устлана?..
- Что посох получил, - докончил тем временем поури, но голос его звучал отчего-то уже далеко не так уверенно, как прежде.
- Так я могу пройти? - в очередной раз повторил старик.
- Можешь, - неожиданно быстро и решительно ответил поури. - Можешь и проходи. Второй раз уже говорю. И провиант мы тебе дадим, не сомневайся, мы магов чтим, пусть даже и бывших. Но взамен..
- А что взамен? У меня ничего с собой нет, в том числе и золота, - искренне удивился старик. - Ежели в долг поверите:
- Не надо нам твоего золота, - неожиданно мрачно и зло отрезал поури. - Я с тобой пойду - вот и вся плата. Необременительно, правда? Если, конечно, тебя от присутствия дикого карлика-поури блевать не потянет, как иных твоих больно чувствительных собратьев:
- Не потянет, - машинально ответил старик, еще даже не успев понять, что же именно предлагает ему поури. Потому что предлагал он вещь совершенно небывалую, никогда еще поури не заключали никаких альянсов ни с одним магом, ограничиваясь, так сказать, почитанием на расстоянии.
- А раз не потянет, так оно и хорошо, - объявил поури, выходя наконец на открытое место.
Правы те, кто считает поури "ошибкой Создателя". Правы и те, кто зовет их образцом уродства. Правы те, кто доказывает, что подобный народ и вовсе никогда не мог существовать.
Больше всего поури напоминал небольшой пивной бочонок. Грудь неестественно вздута, выпирает вперед, острый и длинный подбородок, кажется, вот-вот вонзится в нее, крючковатый и тоже несоразмерно длинный нос, лягушчий рот чуть ли не до ушей, полый острых и мелких зубов (ох, не зря приписывали поури любовь к свежей человечине, ох, недаром!), уши лопухами, редкие рыжеватые завитки, покрывающие отчего-то морщинистый череп, глубоко посаженные черные глазки: Руки и ноги поури, напротив, выглядели донельзя тонкими, словно прутики, казалось, сожми такие покрепче, и сломаются, но ведь нет - напротив, они сами играючи измелят кости любому силачу. И в бою поури страшны - непреодолимым, любому врагу внушаюшим ужас презрением к смерти. Нет, они не суются дуром под стрелы и копья, но когда надо - бьются действительно насмерть, не отступают и падают только мертвыми.
Поури почти не знают ремесел, мирные занятия они презирают, ткачество в том числе, и потому Барри накрутил на себя целую пропасть всяких тряпок, в которых старый маг, содрогаясь, узнавал и подвенечное платье невесты из Княж-городка, и обрывок священнической рясы и даже - праздничный полог, что вешают в богатых домах над колыбелькой новорожденного:
О том, как и при каких обстоятельствах попали к поури эти вещи, лучше было и не думать. Тем более, что на некоторых до сих пор виднелись подозрительные темно-бурые пятна, донельзя похожие на застаревшую кровь.
За спиной у карлика висел небольшой лук, колчан со стрелами, на боку - короткий меч и что-то вроде шипастого кистеня на смотанной несколькими петлями длинной, не по росту поури, боевой цепи. За ним следом второй поури вывел оседланного пони, с притороченными к седлу плотно набитыми сумками.
- Трогаем, маг? - напрямик спросил Барри. - Ежели и впрямь хочешь того молодчика догнать, мешкать не след. Он идет ходко. Ноги-то молодые, не в пример твоим.
Судя по всему, понятие "тактичность" поури просто не знали.
- Отдыхать времени у нас нет, - сообщил поури, спускаясь со взлобка. - Знал я, что все так обернется, потому приказал тебе коня привести. Хороший конь, смирный. У одного купца намедни взяли. Ребята освежевать хотели да изжарить - хорошо, я не дал. Как знал, что ты пожалуешь: Эй, вы, там, коня господину магу!
Коня не замедлили явить. Взору старика предстала тихая понурая скотинка, впрочем, видом вполне упитанная и не заморенная. Имелось на ней и седло.
О судьбе несчастного купца тоже было лучше не думать.
- Залезай, - скомандовал поури. - Стремя господину магу кто подержит? - рявкнул он на своих.
Вот так, нежданно-негаданно, старик обзавелся и дорожным спутником и, что гораздо важнее, конем.
Отдыхать Барии ему не дал. Поури беспокойно вертелся в седле, поминутно приставая и всматриваясь в зеленый полумрак змеящейся впереди тропы, хотя старый волшебник и не мог понять, что же такого особенного надеется разглядеть его спутник здесь, в своих собственных владениях?..
Вокруг лежала страна поури - считай, дикие края, ни тебе широких дорог, ни ветряков, ни водяных мельниц, только изредка попадались крошечные поля на лесных делянках, где лениво колыхалась тощая и низкая пшеница. Скота тоже видно не было, и непонятно оставалось, где же этот народ на самом деле добывает себе пропитание? Одним разбоем ведь тут не прокормиться.
А вот деревни попадались часто. Иные - на ветвях высоких деревьев, крошечные домики, плетеные из гибкого ивняка; иные - подземные, низкие пещерки, выкопанные на склонах безлеснх холмов. Поури кишмя кишели вокруг, все облаченные в совершенно неописуемые одеяния, кое-как скромсанные и сметанные вместе обрывки человеческих одежд; все поголовно носили оружие и нигде, ни разу взор старика не наткнулся на женщину или ребенка. Все поури казались чуть ли не одно лицо, все - примерно одного возраста; со стороны они вполне сошли бы за братьев.
Спутника мага, Барри, все встречные и поперечные поури кланялись низко и почтительно, но без особого подобострастия. В разговоры, само собой, никто не вступал.
Так прошло два дня. Ночевали путники в домиках поури, из уважения к годам бывшего волшебника Барри останавливался только там, где были пещеры. Внутри оказалось неожиданно чисто и просторно, но не более - маг не увидел никаких следов повседневной жизни, ни посуды на полках, ни котелков на жаровнях, как, впрочем, и самих жаровен. Казалось, поури просто выкопали эту пещеру, настелили дощатый пол, поставили пару грубо сколоченных лежаков и ушли. Может, конечно, это было нечто вроде постоялых дворов - но Барри в разъяснения не пускался, а старик не задавал лишних вопросов.
Поури тоже почти все время молчал, словно сосредоточенно о чем-то размышляя или - как показалось старику - прислушиваясь к чему-то далекому, и ограничивался только самыми необходимыми словами, вроде "поворачиваем сюда" или "заночуем здесь". Никаких расспросов и разговоров. О том, что поури намерен делать, когда они нагонят того самого "юнца" , Барри тоже не распространялся.
На третий день они миновали еще одну цепь дозорных постов - северо-западную границу владений народа Барри. Лес сомкнулся со всех сторон, просветы исчезли. Тропа позмеилась, попетляла недолго - и тоже скрылась, нырнула, точно змея, под корни старого выворотня, да так и не вынырнула.
Барри скомандовал привал.
Поури откупорил оплетенную корой фляжку, сделал добрый глоток и повернулся к старику:
- Недолго уже осталось. Хорошо идем, господин маг, не ожидал я от тебя такой прыти. Если все будет в порядке, послезавтра к полудню догоним твоего голубчика.
- Это как же так? - удивился волшебник. - Нам до Зачарованного Леса самое меньшее десять дней ходу по этим дебрям.
- У каждого свои пути, маг, - хохотнул поури. - И магия у каждого тоже своя. Мы, например, огненными шарами кидаться не обучены, но да и не жалеем. Каждому свое.
- Вот как? - маг поднял брови. Ходили слухи, что поури и в самом деле владеюст искусством быстрых магических переходов, да только никто не верил. А это, оказывается, правда:
Старик с досадой на самого себя отвернулся. Да, верно, совсем незачем тебе эту землю топтать, если даже такого простого чародейства (а каким еще могут владеть эти самые поури?!) - и не смог почувствовать! Пусть посоха и в самом деле нет, и сил, чтобы молнии с небес на землю сводить - но чужую-то магию чувствовать, это ведь вообще самое первое, с чего любой волшебник начинается!..
И этим, похоже, он заканчивается.
Впрочем, что толку об этом жалеть, травить себе душу?.. Ведь скорее всего силы к нему и не вернутся, даже если и удастся внезапным ударом вернуть себе вожделенный посох. Себе-то лгать незачем. Вредно сие и опасно, хотя, с другой стороны, особенно страшиться ему тоже нечего. Неплохо пожил, и умереть хотелось бы тоже не бессславно, что и говорить.
Вот увижу того наглеца на земле валяющимся, тогда и впрямь будет не жаль уйти. Никто не сможет сказать, что умер старый маг как тварь побитая да оплеванная. Силы пусть и не вернул, но за обиды - отомстил. Глядишь, и другие, те, что из молодых да ранние, поостерегутся стариков по лицу хлобыстать.
- Вот только дело тут одно такое: - тем временем говорил поури и старику пришлось сделать над собой усилие, возвращаясь повседневности от сладостных мыслей о скорой мести. - Не нравится мне то, что впереди у нас назревает, маг. Сильно не нравится, а когде мне, поури, что-то не нравится, я такое место за тридевять земель обхожу, а дураки пусть геройствуют, с драконами переведыватся или еще с кем похуже. Так вот сейчас обойти то место у меня не получается. Словно тянет оно все пути к себе, всех их в тугой узел тут завязало. И это мне тоже не нравится, еще сильнее первого. Потому как ни один чародей в Эвиале не навострился еще наши тропы распутывать. Понимаешь ли, нет - ни один! Все спасовали, кто только ни брался:
- А разве кто брался, храбрый вождь?
- Хм! Брались, да еще как. Только, понятное дело, о неудачах своих они никому не рассказывали. Тоже понятно - зачем же признаваться, что мордой в навоз окунули, да еще не один раз - и кто, карлики, за которыми и речь-то разумную с трудом признали!
- Ну, допустим, - кивнул старик. - Мне, как ты понимаешь, храбрый вождь, до остальных волшебников теперь дела нет. Свое б кровное уладить, а так как кривая вывезет. Скажи мне лучше, что ты там такое чувствуешь? Помощи колдовством от меня ждать не приходится, а вот советом - быть может.
- Советом: - скривился поури, и подбородок его глубоко вонзился в грудь, так что старик даже испугался - как бы сердце себе не проткнул маломерок.
- Ладно, давай хоть советом. Что у нас, маг, может под землей жить и чего я, поури, могу бояться до судорог?
- Гм: хтонических чудовищ в мифах, конечно, хватает, но, с другой стороны, никто этих чудовищ ни разу не видел, хотя за века насмотрелись, конечно, всякого: Ну, неупокоенные могут лезть, мервецы ожишие, но это только если найдется некромант, которых их разбудит, да и откуда кладбища на границах Зачарованного Леса? - только поля сражений бывшие.
- А там оный некроман никого подъять не может? - скривившись, как от сильной зубной боли, осведомился поури.
- Вообще-то, конечно, может, - признал старик. - Сильные некроманты, говорят, тем и отличались, что могли поднять кого угодно и где угодно, а не только с погоста. Но такие маги у нас давным-давно перевелись. Инквизиция не дремлет, да и Белый Совет руки сложа не сидит.
- Перевелись: гм, - недоверчиво проворчал поури. - Ладно, поверим магу, хоть и бывшему. Не то плохо, что опасность впереди - опасность, она всегда впереди - а то, что не могу я понять, что там творится. Никогда со мной такого не случалось. Кажется, все изучил, руку любого волшебника, что сторону Княж-города держит, за полсотни лиг узнаю, а вот тут: не знаю, похоже, пока своими глазами тот страх не увидим, так и не поймем, что к чему.
- А обойти никак нельзя? - слабым голосом поинтересовался старик. Отчего-то ему очень захотелось очутиться подальше от этих мест, пусть даже и в доме для престарелых, лишившихся силы волшебников, и не связываться больше ни с этим проклятым посохом, ни наглым юнцом, ни загадочным поури, знающим, похоже, много больше того, что он решается показать:
- Никак не обойдешь, - мрачно покачал головой карлик. - Слишком туго все затянул здесь, стревец.
- Маг? Волшебник? Дракон?
Поури скорчил гримасу.
- Нет, конечно. Их я бы всех почувствовал. Нет, господин волшебник бывший, тут что-то иное: и, похоже, пока своими глазами на него не поглядим, так и не поймем, в чем дело. Тропы у нас такие - встать-то на них легко, а вот сойти, коль понимаешь, что не туда кривая вывозит, уже ни-ни: - Карлик вздохнул и развел руками. - Поури смерти не боятся, мы все равно вернемся, чтобы сражаться, но - умирать-то все равно больно:
"Что-то ты стал таким разговорчивым?" - невольно подумал старик. Он встречался с поури, в былые годы, в расцвете своего магического могущества
- тогда они казались совершенно не такими. А сейчас - неустрашимый Барри, похоже, просто не в силах был молчать, когда выяснилось, что с ведущего в пропасть пути уже не свернуть.
Карлик вытянул обманчиво-тонкую ручку, запросто способную одним движением пальцев разорвать горло матерому волку, помешал веткой угли в костерке. Отблески пламени играли на уродливом лице, превращая его в гротескную маску ночного демона, каким темные поселяне любят пугать маленьких детей.
- Нам с тобой обратно не повертаться, маг, - с неожиданной горечью сказал он. - Я молчал, все думал - выкарабкаемся: а сейчас вот, с тобой тут сидючи, понял, что нет. Идти нам теперь только прямо, до самого Зачарованного Леса. И, боюсь, старик, что не догонишь ты своего обидчика. Прежде другое увидим.
Руки старика дрожали постыдной мелкой дрожью.
- Так ведь ты ж только что: ты ж сказал: послезавтра догоним:
- Верно, - кивнул поури, ощерив жуткие зубы в кривой усмешке. - Послезавтра догоним. Если только тот страх, что у нас на пути засел, обойти сумеем. Или прибить. Или сторговаться. Уж как получится.
- И ты тем не менее:
- Ну да, все равно пойду вперед. Повернуть-то уже не можем. Вот что, господин маг, возьми-ка ты у меня меч. Я кистенем привык обходиться.
- А поможет ли меч против этого чудовища, если там - магия? - осведомился старик.
- Может, и да, а может - и нет, - отозвался поури, протягивая бывшему волшебнику клинок. - Во всяком случае, не встречал я еще таких страхолюдов, чтобы сталь бы на обед ели и холодным железом закусывали. Ну, перевел дух, господин маг? Коль перевел, так вставай. Завтра у нас интере-е-есный день будет:
И до самого вечера они уже не разговаривали. Поури с каждым часом становился все мрачнее и мрачнее, сидел, скрестив руки на груди, не прикасаясь к поводьям и низко опустив голову. Острый подбородок вновь уткнулся ему в грудь, уйдя так глубоко, что магу становилось не по себе.
Лес вокруг них стал совершенно глухим, непроглядным и диким. Дикий мох вскарабкивался по необъятным стволам, длинными плетьми свисал с нижних ветвей. Ни звука, ни шороха, ни птичьих голосов, ни журчания воды, ничего. Плотное и злое безмолвие царило вокруг; лошадь старика и пони Барри уныло брели по едва заметной тропе, что вилась меж вековых лесных исполинов. Теперь даже старый волшебник, даже и без всякого посоха, даже лишившись сил, чувствовал впереди нечто - то самое нечто, о котором похоже, говорили почитавшиеся ерундой и суеверьями легенды.
Он невольно натянул поводья. Коня вскинул голову, захрапел, но даже и не подумал остановиться.
- Эй, эй! - тонко взвизгнул старик.
- Ничего не поделаешь, - повернулся к нему поури, правая щека его подергивалась.
- Нас захватило и тащит вперед. Спрыгни на землю - сам побежишь. Нужно быть настояшим магом, чтобы сломать заклинание, понимаешь, господин бывший чародей?!.. Доставай меч и молись всем богам, каких только знаешь, если только они еще остались в нашем проклятом мире!..
Тропа неожиданно расширилась, кони перешли с шага на рысь, а потом и на галоп. Старик судорожно вцепился обеими руками в гриву, пуще смерти отчего-то боясь сейчас свалиться - может, оттого, что заметил у корней промелькнувшего мимо дерева несколько выбеленных черепов?
Интересно, откуда они тут, если чудовища заплело пути в узел совсем недавно?..
- Этого я не знал! - внезапно завопил поури. - Не знал, что это такое: такой: - дальнейшее потонуло в булькающем, полном ужаса визге.
- Падай, Барри! Падай! - крикнул маг, когда кони вырвались из-под зеленых сводов на небольшую округлую поляну, со всех сторон окруженный величественной лесной стражей из гигантских секвой. Больше он уже не старался удержаться в седле. Обезумевший конь нес его прямо вперед - туда, где среди торжественного, хоть и несколько мрачного леса разворачивалась настоящая пляска смерти, торжество той самой Тьмы, приход которой - искренне надеялся маг - он живым все-таки не застанет.
Земля перед ним кипела, словно вода в поставленном на огонь котелке. Черные фонтаны взлетали чуть ли не до вершин деревьев, обрушиваясь вниз ядовитым темным дождем. Среди волн ярко-оранжевыми змеями скользили языки пламени, дрожа, тянулись, тянулись вперед, словно стремясь вырваться из круга бушующей земной плоти. Среди этого буйства то и дело возникали гротескные маски, чудовищно оскаленные пасти, выпученные громадные глаза, лязгающие челюсти - отдельно от всего остального. Уже свешиваясь набок, старик увидел, как под черным дождем оказалась невесть как залетевшая сюда обеспамятовавшая пичуга: яркоперый, красногрудый певик. Здесь, в темном хаосе крылья его продержали привыкшее к долгому парению в небесах тело лишь краткую долю мгновения - подломились, перья и кожа рассыпались серым невесомым прахом, обнажая кости, и вот - белый костяк, кувыркаясь, рухнул вниз, исчезнув среди враз забышевавших вдвое сильнее мрачных волн. Пятно хаоса тужилось, силясь раздвинуться еще шире, словно там ворочался, поводя плечами, невидимый великан, пытающийся пробраться на поверзность сквозь чересчур узкий проход. Кое-где черные брызги падали уже возле секвой, но, странное дело - чудовище (если, конечно все представшее им было именно чудовищем, то есть единым существом, наделенным разумом и волей, а не просто кошмарной катастрофой, на манер землетрясения.
Поури тоже сумел сообразить, в чем дело. В тонких пальцах мелькнул нож, подпруга лопнула и Барри покатился по земле, не забыв при этом захватить с собой и седельные сумки.
В следующий миг земля тяжело ударила и старика. Мир померк, наверное, он на секунду лишился сознания.
:Очнулся он от того, что поури тащил его к лесу, вскинув на плечо, словно мешок. Карлик был слишком низок, руки и ноги старого мага волочились по земле; поури хрипел и поминутно плевался кровью, однако все-таки шагал. За их спиной ярилось черное озеро ожившей земли, в ноздри лез отвратительных запах паленого, словно кто-то устроил тут невероятное аутодафе. На голову и спину сеялась густая черная пыль, кожу начинало жечь, словно от кислотного ожога; мысли путались, дышать становилось все труднее. Ни коня, ни пони видно не было, скорее всего, несчастные животные разделили участь певика, в один миг сгорев бездымными, незримым огнем.
- Все, не могу больше! - простонал вдруг поури, бессильно валясь на землю. До линии деревьев оставалось не более пяти шагов, но пройти их он уже не сумел.
Земля под ними вздувалась, опадала, вновь вздувалась и вновь опадала, словно там, под тонкой травяной шкурой, содрогаясь, ползли исполинские змеи, пробивая себе дорогу через саму земную плоть. Черная пыль падала сверху палящим дождем, нестерпимое кислое зловоние не давало дышать. Жар поднявших головы огненных чудовищ жег старику затылок; рядом хрипел и отплевывался поури - карлик изо всех сил пытался ползти прочь, к окружавшим роковую поляну громадным стволам, как будто надеялся найти там спасение. Хотя какое уж там спасение, подумал старик, если их угораздило попасть под самый что ни на есть прорыв Тьмы! Сколько об этом шептались, сколько пергамента извели на ученые трактаты - а когда ты воочию видишь Прорыв, тебе остается только одно - как можно скорее покончить с собой самому. Тут нужны все до единого маги Белого Совета вкупе с Волшебным Двором, чтобы заткнуть прореху и наглухо запечатать крысиный лаз. Но волшебников здесь нет и взяться им неоткуда, эльфы-колдуны из своего Зачарованного Леса когда еще подоспеют!
Значит, правда - не хочет мать-Земля носить тех, кто расстался с посохом, пусть даже и не по своей воле.
Старик тонко заскулил, завизжал, отчаянно царапая землю судорожно скрюченными пальцами. Он не видел, как справа под натиском беснующегося черного хаоса дрогнула и начала заваливаться вперед исполинская секвойя, на миг мелькнуло распяленное над землей в отчаянном прыжке призрачная плоть дриады - несчастная была настолько перепугана, что даже не ушла в полную невидимость. Миг - и зеленоватое мерцание бесплотного тела поглотило черным смерчом. Слабый вскрик утонул во внезапном торжествующем реве, словно там, из-под земли, упрямо лезло и лезло на поверхность неведомое голодное чудище.
Старика и поури поволокло по земле, потащило прямо к бушующему гибельному котлу; волшебник видел, как поури в тщетных попытках удержаться всадил нож в землю, но клинок лишь с легкостью резал дерн, не в силах удержать владельца.
"Конец", подумал старик и закрыл глаза. Хорошо бы побыстрее:
А потом - чье-то тяжелое дыхание совсем-совсем рядом, почти над самым ухом; и внезапно-знакомый голос яростно рявкнувший во всю мощь:
- Ну нет, этих ты не получишь!
И в следующий миг - леденящее, ослепительное мгновение Силы.
Это почувствует любо человек, неважно, архимаг или простой смертный.
Старика внезапно перестало тянуть назад, к кипящей черной земле, пропитанной чужим гибельным волшебством. Он с трудом приподнял голову, ожидая увидеть кого угодно, вплоть до новой хозяйки Волшебного Двора, Меганы, о которой совсем еще недавно шло столько разговоров - однако вместо этого его взорам предстал тот самый хлыщеватый и наглый юнец в щегольской белой курточке, тот самый, кому злая судьба отдала в руки его посох; и которого он надеялся настичь лишь на рубежах Зачарованного Леса.
- Этих ты не получишь! - вновь заорал юнец, вскидывая посох над головой столь уверенным движением, словно носил его уже долгие, долгие годы.
Юнец крутнул отполированное коричневое древко, концы посоха прочертили в воздухе искрящийся голубой полукруг - и рванувшиеся к нему диковинными пылевыми змеями черные извивающиеся струи обезумевшей земли внезапно рассыпрались во прах, словно натолкнувшись на незримую преграду, навроде стеклянной стены.
Магия Воздуха, мелькнуло в голове старика. Магия Воздуха - и притом какая! Впору только Великому Дому Зачарованного Леса, или той же Мегане или милорду ректору ордосской Академии Высокого Волшебства. Парнишка израючи швырнул в ненасытную пасть разбушевавшегося хаоса хаос еще более страшный
- ибо всякак наступающая магическая субстанция, заглатывая, обращая в самое себя враждебную плоть чужого мира, вынуждена обретать порядок, подобно правильно устроенному войску, способное и малым числом смять десятикратно сильнейшего врага, нападающего нестройной толпой.
Но несокрушимого строя не бывает. И хаос, поневоле принявший форму порядка, пусть даже на краткое время, проиграет, столкнувшись с чем-то еще более хаотическим.
Старик мог оценить красоту заклятья и ловкость его плетения. На такое он не был способен даже в лучшие свои годы.
Черное ярящееся море словно набросили ледяную гибкую сеть. Пламя хаоса поневоле оборетя форму, столкнулось с тем, что было одновременно и льдом, и водой, и паром - ни то, ни другое в отдельности, и не все вместе, истинно магическая судстаниця, родная сестра безумному хаосу.
Отчаянно извиваясь, угасали, замирая, живые огненные плети. Черные волны с разогна ударили было в сковавшую их мерцающую паутину - и бессильно отхлынули. Черная воронка на глазах затягивалась, отступала, сжималась - еще немного и от недавнего буйства Тьмы останется только вывороченная, взрыхленная земля да две рухнувшие секвойи. Старик не мог поверить собственным глазам. Ничего себе! Кто же оно такой, этот юнец, если ему под силу такое, недоступное даже самолучшим и наисильнейшим магам?!
- Ну, убедился, старый хрыч? - мальчишка тяжело дышал, видно, ему тоже пришлось попотеть. - Понял теперь, как важно вовремя посох отдать? А не окажись à рядом, да заглоти эта тварь вас, двух идиотов, - тогда б ее уже ничто не остановило. Разум ей нужен, не птицы и не кони, а те, кто может мыслить. А когда в хаосе распадается разум: - юнец покачал головой. - Тогда его не остановить и всему Волшебному Двору вкупе с эльфами Зачарованного Леса. А ты, дурья башка, до седых волос дожил, а ума ни на грош. Мстить задумал, поури нанял:
- Эй, сзади! - внезапно взревел поури.
Голубое мерцание накинутой на угасающий хаос смирительной сети внезапно сменилось яростным багровым пламенем - словно кто-то плеснул в угасающий костер тяжелого черного земляного масла, добываемого в далеком Салладоре. Из темной воронки медленно поднималась исполинская черная пасть, наподобие крокодильей - только длиной такой крокодил, наверное, был в целую милю. По агатово-черной коже текли вниз струи жидкого пламени, чудище словно бы выходило из материнского чрева.
Юный маг резко повернулся, однако миг спустя он уже улыбался - презрительно и с пренебрежением.
- И эти детские забавы могли напугать храброго воина из рода поури? Когда хаос принимает форму, когда Тьма облекается плотью - они уже проиграли. Против правильной магии не устоит никакое чудови:
- Даже такое, как à, волшебник? - наверное, задавшее этот вопрос существо считало что это - шепот.
Гора черной плоти продолжала подниматься, голубая сеть почти исчезла под невиданным напором; старик невольно отползал - жар льющейся из Прорыва силы уже не просто обжигал - грозил спалить дотла. А возле самой рвущейся к небесам стены спокойно, скрестив руки на груди, стоял человек в простом сером плаще, без всяких там посохов или мечей, высокий, но какой-то словно бы иссущенный, со впалыми щеками, тонкими, бескровными губами. Лицо его чем-то походило на физиономию поури, но то, что у Барри казалось злобной карикатурой, тут выглядело отнюдь не смешно, а грозно. Юноша осекся на полуслове, замер, вглядываясь в угрюмую фигуру. Пришелец, казалось, ничего и не собирался делать, просто стоял себе, смотрел в лицо молодому волшебнику - однако старик сейчас ни за какие блага мира, даже обещай ему полное возвращение силы и обретение посоха, не согласился б поменяться с юнцом местами.
- Ты еще можешь присоединиться ко мне, - скучным голосом произнес пришелец. - Наша госпожа тебе будет рада..
- Твоя госпожа, - твердо возразил юноша. - Я не служил ей и служить не буду. Да и зачем ей моя служба, если, по твоим словам, вы вот-вот захватите весь мир?
- Мир нуждается в узде, - прежним скучающим голосом, словно повторяя раз и навсегда затверженный урок, ответил пришелец. - Таких, как à, у госпожи мало. Нужно больше. Ведь даже она не вездесуща, что бы ни болтали про нее досужие сказители.
Старик ничего не понимал. Какая госпожа? Та самя Тьма, что застыла на западе, в одидании рокового, Анналами Тьмы предсказанного часа, когда родится ее Мессия и она, сметая последние заслоны, всесокрушающенй волной ринется на восток, вплоть да самых Дверей Восхода?.. И разговор этии двоих выглядит так, словно они уже не раз встречались. Но как ж такое могло случиться, если мальчишка только-только получил свой вожделенный посох?
- По традиции, - пришелец вздохнул, - à должен трижды спросить у тебя согласия служить на: моей госпоже. Глупо, не правда ли? Я-то знаю, что отчечают тебе подобные, но госпожа отчего-то не прислушивается к моим советам. Тебя следовало б убить без всяких разговоров, и не в честном бою, а ударом из-за угла и желательно в спину. Итак, à спрашиваю тебя в первый:
- Послушай, давай à сразу отвечу тебе "нет" трижды и будем считать, что с твоими традициями покончено, - нетерпеливо перебил юноша.
Чародей в черном кивнул.
- И все-таки, согласись, в старых традициях есть какая-то прелесть. Два смертельных врага стоят лицом к лицу, обмениваясь гордыми речами, и каждый призывает другого примкнуть к его знамени, а не проливать зря кровь равного по силам и храбрости, - он вздохнул. - Умом à понимаю, это глупо, победу должно достигать не наиболее эффектным, а наиболее эффективным методом, но без этих традиция война стала бы просто бойней. Ты не согласен?
- Не заговаривай мне зубы, - оборвал юноша. - Выходи из круга и давай померяемся силами.
- Выйду, выйду, ну конечно же, выйду: Ты ведь знаешь - в пределах Круга Хаоса à неуязвим, но и тебе не могу причинить никакого вреда. Дыру ты заткнул, признаю, очень элегантно. Когда à тебя убью, мне придется долго оправдываться перед госпожой - почему-то она тебя очень высоко ценит и твоя смерть мне даром не пройдет: Эх, ну да ладно. Одна смерть уже была, второй, как ты понимаешь, не будет, - он усмехнулся. - Даже если ты каким-то чудом и возьмешь верх, à ведь все равно вернусь. Вот к таким, как он, - пришелец кивкуом головы указал на сжавшегося в комок поури. - Такие, как он, не дадут мне сгинуть бесследно. И к чему тогда вся твоя борьба? Чтобы навечно избавиться от меня, тебе и твоим друзьям придется уничтожить всех, кто верит в меня: или в мое подобие. Вы сумеете это сделать? Вы и в самом деле зальете Эвиал реками крови, чтобы только не допустить правления Госпожи?
- Я не буду отвечать тебе, старый лжец, - медленно проговорил юноша.
- Разве à произнес сейчас хоть одно слово лжи? - незнакомец выразительно поднял брови.
- Ты сказал правду, но не всю, а это еще хуже лжи злонамеренной! - пылко воскликнул молодой волшебник. - Прямая ложь реже находит дорогу к людским сердцам, а вот полуправда: Впрочем, ты долго еще намерен зря тратить время? Выходи из круга и давай сразимся! Да и зверь твой, похоже, уже готов:
- В самом деле? - пришелец оглянулся. Черная чешуйчатая колонна за его спиной уже, похоже, достигала облаков. Голова скрывалась высоко в мглистом небе. - Да, ты прав: ну что ж, приступим, хотя, не скрою, мне было приятно говорить с тобой. Не так уж много радостей в жизни однажды умершего:
- Мы тоже можем дождаться мессии, - напряженным голосом вдруг сказал юноша. - Анналы Тьмы говорят о Черном Посланце, но в Зачарованном Леса испокон века хранится тайное знание:
Чародей Хаоса негромко рассмеялся - мертвенным холодным смехом.
- Зачарованный Лес!.. Как же, как же: сказать тебе, как возникла эта легенда? Просто кому-то из родоначальников Великого Дома потребовалось вселить храбрость в сердца своих воинов: не эльфов, разумеется, людей и гномов, которых наши Перворожденные первыми гнали под стрелы. И была измыслена сказка, à готов признать, что красивая и складная. Вся беда только в том, что она лжива от первого до последнего слова. Ты обвинил меня в том, что à говорю полуправду - но ты же признал и то, что à не солгал ни в чем. А ваш миф о Мессии Света - ложь, от начала и до конца. Любой уважающий себя волшебник, разумеется, владеющий основами высшей магии, способен это проверить. Взять Золотую Книгу: или как там она у вас прозывается? - и проверить изложенные в ней пророчества. Ага, à вижу, у тебя глаза поползли на лоб? Ты не можешь представить себе, как это возможно - проверять пророчества?.. Ну вот, а был бы ты на нашей стороне, госпожа открыла бы тебе метод.
- Откуда à могу знать, что это не ложь? - хрипло ответил юноша.
"Зачем ты разговариваешь с ним?!" - взмолился про себя старик. - "Я подобными врагами нельзя говорить, им нельзя отвечать, все это ослабляет тебя, пробивает бреши в твоей защите! Молчи! Не говори ничего! Это лучшее, что ты сейчас можешь сделать!.."
- Разве хоть один из слуг госпожи хоть раз был замечен в прямых словах неправды? - ответил вопросом на вопрос пришелец.
- Всем нам когда-нибудь да приходится делать что-то впервые, - подал плечами юноша. - Впрочем, à вижу, что и впрямь даром теряю время, развлекая собственного врага. Говори что хочешь, более ты не услышишь от меня ни слова. Как ты понимаешь, à уже послал весть в Зачарованный Лес. Ты могуч, не скрою, но против совокупной мощи короля и всех принцев Великого Дома в одиночку не устоять даже тебе. Так что - продолжай терять время, продолжай играть словами - à умолкаю.
- В таком случае ты поступаешь очень неразумно, - невозмутимо возразил враг. - Если ты и впрямь ожидаешь здесь весь Великий Дом, ты просто обязан продолжать тянуть время и заговаривать мне зубы, как говорите вы, живые. Ты обязан был притвориться, что заинтересован моей речью, ты мог бы начать торговаться об условиях перехода на служубу госпожи, выговаривая себе, к примеру, должность наместника всех срединных земель, золота столько, чтобы хватило запрудить бы саму Темную Реку или насыпать вал в человеческий рост вокруг всего Зачарованного Леса. Ты понимаешь, о чем à? Уж не осквернил ли ты свои уста самой что ни на есть вульгарной ложью, о защитник добра и света? - чародей усмехнулся.
Старик ожидал гневной отповеди, однако юноша только пожал плечами и, явно подражая своему визави, также невозмутимо скрестил руки на груди, словно показывая, что готов стоять и ждать тут целую вечность.
Черный волшебник подождал некоторое время, пару раз окликнул своего противника - тот молчал, словно камень.
- Ну, раз такое дело, - сокрушенно развел руками пришелец, - видно, и в самом деле нам пора.
Он решительно шанул вперед. Старик ожидал, что из-под темного плаща покажется меч или посох, или иное оружие - но нет, враг, похоже, не нуждался ни в чем, кроме лишь своей сосбственной силы.
Один, два, три, пять, семь шагов - и посланец Тьмы вышел за пределы мертвого круга, круга, образованного убитым хаосом.
Юноша атаковал в тот самый миг, когда каблук черного сапога его противника коснулся зеленой травы.
Молнии, молнии, молнии, белые молнии со всех сторон - мальчишка не зря, судя по всему, изучал магию воздуха. Однако было там и еще что-то, кроме молний, нечто неуловимое, и лишившийся сил старик уже не мог понять, что именно. Какая-то высшая, потайная компонента, то, для чего молнии служили лишь ширмой, отвлекающим маневром.
Вокруг вражеского волшебника вспух белый мерцающий купол. Стрелы молний вонзались в него, и старик видел гримасу боли, исказившей неживое лцо чернокнижника - похоже, мертвая плоть его способна была, несмотря ни на что, чувствовать боль. Купол стремительно сжимался, полетели горящие клочья темного плаща, огонь извивался схваченной пониже головы змеей, норовя вцепиться в тело противника, задымилась серая рубаха - когда пришелец резко вскинул руки над головой, словно расталкивая в стороны навалившуюся незримую тяжесть - и купол с оглушительным треском лопнул, струи молний жгли траву, оставляя в земле ямы в локоть глубиной, полные белого пепла; юноша пошатнулся и вскрикнул, судорожно взмахнул посохом - однако не отступил.
- Ну, теперь моя очередь, - злобно прошипел чернокнижник, однако в голосе его уже не слышалось прежней уверенности в немедленной победе.
Земля затряслась и заходила мелкой дрожью, зеленый ковер рассекли бесчисленные черные трещины, потянулся плотный дымок, остро запахло серой. Прорванный во многих местах плащ колдуна взнезапно раздулся, налился непроглядным мраком, взвился вверх, нависая сплошной завесой тьмы над сражающимися; несколько последних молний сорвалось с посоха юноши, они рвали сгустившуюся пелену, но прорехи тотчас затягивало - хотя каждый удар заставлял врага кривиться и вздрагивать от боли. По серому безжизненному лицу потекла кровь, темно-синяя, почти неотличимая от сжавшейся и готовой к броску тьмы.
Юноша не отступил тоже. Руки его тряслись, словно он пытался удержать неподъемную тяжесь, быть может - сдвинуть с места целую гору, однако он тоже не сделал ни шагу назад. Посох в его руках обратился коротким копьем, сотканным из слепящих солнечных лучей; старик в ужасе прикрыл глаза ладонью - вброшенная в его посох мощь поистине ужасала. Никогда, никогда, никогда не был он способен на такое; и, во имя всесильного неба, кто же в таком случае этот мальчишка?!
Облако мрака, еще совсем недавно казавшееся обыкновенным поношенным плащом, ринулось вниз, подобно падающему на добычу коршуну. Старик услыхал сдавленный крик юноши; тот шатался, и левая рука его бессильно повисла - там, где полагалось находиться локтю, прорвав кожу, нелепо и страшно торчал в сторону белый обломок кости.
"Отступи!" - невольно взмолился старик. "Отступи, переведи дух, и тогда:" Однако юноша, похоже, имел совершенно иной план. Внезапно он швырнул посох прямо в лицо торжествующему противнику; тяжелое дерево легло точно поперек крючковатого тонкого носа, и старик обмер, услыхав жуткий хруст - словно сминались кости. Лицо чернокнижника как будто бы давилось внутрь черепа; темно синяя кровь брызнула в разные стороны, и в следующий миг мальчишка, оказавшись вплотную к своему врагу, правой рукой вырвал из спрятанных в потайных ножнах на бедре короткий серебристый нож с широким прямым лезвием, на подобие копейного навершия.
Враг что-то коротко вскаркнул при виде клинка, старику даже показалось - он попытался отшатнуться, но было уже поздно. Не думая о собственной жизни, не пытаясь уклониться от рушащегося на него со всех сторон мрака, юноша ударил - и светящееся лезвие пробило грудь темного чародея слева, там, где полагалось находиться сердцу.
Крик, подобного которому старик не слыхал за всю свою жизнь, заставил его на миг оглохнуть, в голове зазвенело. Он увидел волну темно-синей крови, фонтаном ударившей из раны, видел, как сотни и тысячи черных когтей вцепились в голову, плечи и бока юноши, как вздернули вверх нелепо свернувшуюся на сторону голову, видел теккущую по подбородку алую кровь, видел, как жизнь шагнула прочь из молодого тела - и услыхал сдавленный предсмертный шепот:
- Помоги: дай посох:
Чернокнижник же в агонии катался по земле, его тело на глазах распадалось, серя плоть слезала пластами, обнажая коричневые полусгнившие кости. Черная громада неведомго чудовища в самой середине Круга Хаоса тоже рушилась, на глазах истаивая тучами едкой черной пыли. Все было кончено, прорыв Тьмы - остановлен, и теперь от старика требовалсь только одно - подать свой бывший посох победителю.
"Ну, что же ты медлишь?.. Встань, не видшь, он же умирает!"
Однако он не мог пошевелиться. Ведь этот, именно этот молодой наглец унижал и оскорблял его, именно он бил старика по лицу, именно он, в конце концов, силой отобрал у бывшего мага посох, обрекая его на смерть - так почему же теперь он, бывший волшебник, досыта натерпевшийся от этого юнца, неважно даже теперь, кто он на самом деле - почему он должен ему помогать теперь?!
Тем более: тем более что старик внезапно ощутил, насколько полон силы его посох, словно вся мощь двух погибающих врагов влилась сейчас в его скромное по виду дерево.
Он пополз к посоху. Дотянуться: дотянуться: дотянуться: Сила вернется, она не может не вернуться:
- Что ты делаешь?! - донесся до него еле слышный шепот - на большее сил у умирающего юноши уже не хватало. - Дай мне посох.. мне, слышишь?!..
Трясущаяся рука старика уже касалась коричневатого отполированного дерева, когда вперед него змеей скользнул поури. Барри толкнул посох - словно боясь взять в руки по-настоящему - и он покатился, покатился прямо в трясущиеся окровавленный пальцы юнца.
- Нет! - завопил старик. - Нет! Нет! Неее-е-еее-ет!!!
Откуда у него в кулаке взялся нож, он так и не смог понять. Ржавое иззубренное лезвие (да у него никогда такого и не было!) с хрустом вонзилось поури между лопаток. Горячие брызги крови стегнули старика по лцу: и мир вокруг него внезпно начал меняться.
Не стало замершего лицом вниз на затоптанной и перепачканной синей кровью траве чернокнижника, не стало падающего вних густого дождя темной пыли, не стало умирающего мальчишки, и сам старик почему-то оказался стоящим на ногах, и скулящий от страха поури прятался за его спиной, а мальчишка: - юнец, живой и невредимый, медленно пятился, нелепо размахивая посохом, перед недодлимо наступающим черным валом хаоса.
Очень болела голова, звенело в ушах, кровь бешено толкалась в виски, словно пытаясь вырваться на волю. Недавнее видение все еще стояло перед глазами, неправдоподобно яркое и всамделишное. Что с ним было? Он потерял сознание? Его что-то ударило?.. Он вообразил себе этого темного чародея, весь разговор с ним, гибель обоих противников?..
Поури был рядом, и, похоже, приходил в себя после приступа панического страха.
- С-смотри, г-господин маг:
Мальчишка отступал, и не было в нем ни силы, ни властности, ни умения. Ничего не было, один только животный страх смерти да позорно мокрые штаны. Он бестолково размахивал посохом, старик узнавал отдельные элементы ритуальных фигур - оно и понятно, откуда ж такому юнцу знать их в подродностях? Кто и когда мог этому обучить сопливого молокососа, еще даже не получившего посоха? Для борьбы с такими прорывами хаоса нужны настоящие маги: прошедшие истинную школу Высокого Волшебства, учившиеся в Ордосе и в Волшебном Дворе, как следует опалившие шкуру в разных переделках, делом доказавшие твердость духа и крепость руки:
Словом, такие, как он, за одним только исключением - в Волшебном Дворе бывать-то он бывал, а вот учиться там ему не удалось.
Ну что ж, посмотрим, испортит ли старый конь борозду. Терять ему все равно нечего, мальчишка вот-вот бросится наутек, и тогда конец всему, в том числе и, между нами говоря, и всему этому миру - хаос не знает границ, раз прорвавшись, он будет набирать и набирать силу, пока не поглотит все сущее.
Прорыв надо остановить немедленно. И любой ценой. Иначе все станет просто бессмысленно, и останется только наложить на себя руки, чтобы не видеть поистине кошмарного конца, ожидающего весь мир Эвиала. Конечно, если б здесь оказалася весь Великий Дом, все до единого принцы и принцессы, вся королевская семья, все без исключения маги Зачарованного Леса - тогда он, старый и уже бывший волшебник, мог бы позволить себе отсупить, переложить ответственность на плечи других.
Но он один, рядом только поури, который, быть может, еще и сгодился бы, дойди дело до драк на дорогах, - и насмерть перепуганный мальчишка, не знающий, не умеющий остановить этот ужас: А ты, старик, сумел бы? С посохом и всей свой силой?!
Старика внезапо затрясло. Озарение нахлынуло нежданно, как порой случается в минуту смертельной опасности. Он точно знал, что нужно делать. Хотя лучше бы, наверное, ему этого было б и не знать.
На мгновение перед мысленным взором мелькнуло лицо Великого Дома, мудрые глубокий глаза с холотистыми искорками таинственного огня на самом дне зрачков; и спокойный голос, сказавший, что нужно сделать.
Как известно, Магия Крови - одна из сильнейших в Сущем. Недаром таких успехов добивались порой неграмотные шаманы позабытых племен, только и умевших, что приносить своим свирепым божкам кровавые и многочисленные жертвы. Цивилизованные маги Эвиала нашли иные пути, но случалсь так, что никакие хитроумные заклинания помочь не могли. И тогда оставался только один способ справиться с бедой - такой, что навалилась сейчас. Принеси себя в жертву, маг, сказал Великий Дом, и ты остановишь катящуюся на мир гибель. Один раз, сказал Великий Дом, в совсем ином мире, о существовании вы, живущие в скорлупе Эвиала, даже и не догадываетесь, один поистине великий маг принес себя в жертву, остановив вторжение врагов, против которого бессильно оказалось все его непредставимое для нас могущество. Он отказался от жизни, умер истинной смертью, но мир, за который он сражался, устоял. Теперь подобной же жертвы от тебя требует Эвиал. Будь à не твоем месте, à не колебался бы, маг- .
Что?! Принести в жертву себя?
Внутри взъярилась волна тяжелого, мутного гнева. Хорошо ему давать советы, этому не высовывающему носа из своих пределов королю эльфов, давно уже привыкшему защищать себя и своих не собственной силой, а мечами Эльфийской Стражи, людей, тех, что вынуждены были встать под чужие знамена. Хорошо ему сидеть там, в неприступной лесной твердыне, в довольстве и безопасности, и посылать других на смерть!
Нет уж, он умирать не собирается. Если никто, кроме него, не в силах сейчас спасти мир, он сделает это так, как сочтет нужным. А потом он сможет по другому говорить и с самим владыкой Зачарованного Леса.
Жертва:
Старик выпрямился. Пусть бесится и воет хаос, торжествуя победу. Пусть пятится этот несчастный мальчишка, проигравший первый и единственный в своей жизни бой. Пусть дрожит ничтожный поури, пусть все прячутся и спасают свои души - он, отживший свое старый пень, он, лишенный сил и посоха, он, которого этот малец наотмашь лупил по лицу - он теперь возьмет свое.
Черное пятно хаоса тем временем уже почти достигло края поляны. Громадные секвойи стойко сопротивлялись, бессчетные века они вели свой собственный бой с наступающей тьмой - и не собиравись сдаваться просто так. Какое-то время они продержатся: очень, очень небольшое, но ему должно хватить.
Старик провел рукой вдоль правого бедра. Меч, который дал ему поури! Вот и нашлась работа для тебя, чужая сталь:
Он вытащил оружие и коротко замахнулся. Парализованный ужасом мальчишка и не подумал оглянуться. Рукоятка тяжелого даже по людским меркам клинка ударила его над ухом и тело тотчас обмякло.
Как ни странно, хаос ответил на это исступленной пляской черных смерчей, воем гибнущего над воронкой ветра - но его продвижение остановилось.
- Знает кошка, чье мясо съела! - прорычал старик, играючи (и откуда только силы взялись!) - поднимая с земли бездыханного юнца. Заглянул в лицо и не смог сдержаться - ударил бесчувственного в подбородок, возвращая некогда полученное.
- Подними! -рявкнул старик на заметавшегося поури.
- Да, да, господин маг: - на сей раз в голосе поури не осталось и следа насмешки.
- На пень клади! - приказал волшебник, торопливо подбирая свой - теперь уже точно свой! - посох.
По телу словно прошла теплая пряная волна. Сила, сила, сила, она словно б терпеливо дожидалась его все это время. Вечное небо, сколько ж ее здесь: да, с таким посохом настоящий маг воистину мог сводить звезды с небес на землю и поворачивать реки вспять - но, увы, чтобы повернуть вспять хаос, требовалось кое-что иное, а именно - отнятая во имя этого человеческая жизнь.
Тело юноши, так и не расставшегося со щегольской своей курточкой, распостерлось на срезе громадного пня. Кто и почему спилил эту секвойю, старик не знал, да и знать не хотел. Пень подвернулся на удивление вовремя, а остальное - не нашего ума дело.
Теперь главным было не испортить все дело спешкой. Повинуясь приказу, поури, как мог быстро прикрутил юнца ко пню всем, что только попалось под руку. Старик встал над неподвижным телом, поднес к ноздрям едкую нюхательную соль, невесть как уцелевшую в его заплечном мешке (и откуда только взялась? Никогда б не подумал, что такие вещи с собой таскаю:).
Юнец застонал и открыл глаза.
- А? Что? Почему?..
- Потому, что ты, щенок, прогадил все дело, - язвительно, наслаждаясь каждым словом, сказал ему старик. - Потому что хаос наступает, несмотря на все твои махания моим посохом, и остановить его теперь могу только à. Ты тоже мог бы, сообрази вовремя, что надо делать. Ну, а поскольку ты не сообразил, мне пришлось думать за тебя.
Мальчишка тонко завыл, из глаз покатились слезы. Похоже, он все понял тотчас, едва взглянув на обнаженный меч в руках старика.
- Не нааааадо:
- Надо, надо, - торжествующе сказал старик. Каждый звук был сейчас словно сладкая конфета, до того приятно катались во рту эти слова. - Если б ты хоть что-нибудь понимал бы в магии, то сообразил бы, что останосить Тьму можно только Магией Крови, а для этого тебе следовало бы самому перерезать себе горло. Ты не смог, ты смалодушничал, а значит - мне придется делать это за тебя.
- Не наааадо: - вновь проскулил мальчишка, похоже, смысл слов старика доходил до него уже с трудом.
- Не надо было бить меня по лицу и отбирать у меня посох, - старик не сдержался, плюнул в лицо распяленному на пне пареньку. - Не надо было тебе этого делать, щенок, не надо было, понял?! Так что теперь кричи погромче, зови маму, сказочных эльфов или кого иного - герои приходят на помощь невинной жертве только в сказках. Сюда не придет никто. Я скормлю твое тело хаосу и он остановится. Эвиал будет спасен. А тебе поставят памятник. Могу обещать, à распишу твой героизм во всех деталях. Я сочиню для них самую красивую историю, какую только смогу. Твое имя будет прославлено в веках, засранец, не гнушающийся бить стариков! Ну, а теперь хватит разговоров, пора за дело. Хаос приостановился, но вот-вот он снова придет в движение. Так что надо поспешать. Барри!
- Я! - по-военному четко откликнулся поури.
- Держи этому сопляку голову, чтобы не крутился. Горло надо перерезать очень аккуратно, иначе все насмарку пойдет:
- Слушаюсь, господин маг! - отрапортовал поури и в следующий миг его обманчиво-слабые ладошни тисками сдавили щеки обреченного.
Паренек уже не мог ни кричать, ни плакать. Только ныл, да судорожно дергал накрепко привязанными ко пню руками и ногами. Старик нарочито медленно поднял меч и наклонился над лежащим. Сталь приближалась к горлу юноши медленно, очень медленно, и бывший волшебник с наслаждением видел, как глаза мальчишки наполняются таким ужасом, перед которым ничто даже перспектива погибнуть в бушующей пасти хаоса:
Сталь коснулась кожи, паренек заверещал, исходя последним предсмертным криком.
- Чашку подставил? - вполне буничным голосом осведомился старик у поури.
Барри молча кивнул. Его самого начало по-настоящему трясти.
Старик повел мечом - на себя, с оттяжкой.
Отчаянный вопль сменился захлебывающимся бульканьем. Старик неотрывно смотрел в глаза умирающего - впитывая каждый миг его агонии.
Месть совершилась.
Остальное было, как говорится, делом рук. Старик четко плел заклинание, экономно расходуя каждую каплю жертвенной крови. Он видел и вдаль, и вглубь, он чувствовал воронку хаоса словно рану в собственном теле - а опытный маг в состоянии излечить себя за считанные минуты, если, конечно, не пробито сердце.
Бушующее черное пламя на глазах опадало, волны сменялись рябью, смерчи нехотя раскручивали обратно свои тугие хоботы. Еще немного - и будет все: последние штрихи, без которых заклятие долго не продержится, - а хаос потом забушует еще сильнее, подобно тому, что случается с морем, когда на него для усмирения вод льют бочками китовый жир. Часто смотреть на деревянную чашку с кровью он не мог - взоры его странствовали сейчас далеко-далеко от этой проклятой поляны, играючи пронзая плоть мира, добираясь до самых корней, до самого истока черного цветка, что на горе всему Эвиалу пробился здесь к свету:
Пальцы старика в очередной раз коснулись чашки - и заскребли по скользкому деревянному днищу. Крови не хватило. Секунду он стоял неподвижно - только глаза раскрывались все шире и шире, потому что хаос мгновенно почуял слабину в стягивающей его цепи.
Кровь! Нужна кровь! Скорее!
- Барри! - каким-то не своим, мертвым голосом сказал старик. Он ничего не имел против поури, но:
- Что, господин маг? - исполнительный карлик в один миг оказался рядом.
- Послушай, мне нужно: - отвлекая внимание Барри, заговорил старик; на слове "нужно" левая рука его, державшая меч, внезапно нанесла удар.
И откуда только взялись резкость и ловкость! Поури славились неплохими бойцами, сильными и быстрыми, но на сей раз карлик не успел даже вздрогнуть. Его же сосбственный меч пробил ему шею и выставил окровавленное острие сзади, пониже затылка.
Поури взмахнул руками, упал, задергался в агонии; на губах пузырилась кровь, и последнее его слово, которое старик смог разобрать, было: "проклинаю".
Поури пробормотал и что-то еще, но этого волшебник уже не слышал.
Торопясь и пачкаясь в его крови, старик взмахнул рукой. Брызги полетели в разные стороны, заклятие вновь набирало мощь, и хаос взвыл в отчаянии, понимая, что на сей раз ему уже не прорваться.
* * *
Он оставил позади два мертвых тела, кое-как схороненных в лесной яме-вывортне, да перепаханную, дымиящуюся землю на поляне. Секвойи вокруг устояли, только две из них пали под натиском свирепого врага; деревья проводили ушедшего старика долгими и внимательными взглядами и - не торопись он так покинуть злое место - старик не пожалел бы сил, чтобы сжечь их всех.
Он вновь обрел свой посох. Он вновь обрел силы. Он стал прежним - нет, он стал гораздо сильнее! Теперь он сам устроит свою жизнь. Великий Дом не сможет больше задирать голову перед тем, кто только что спас весь Эвиала. Он может потребовать: да, что же он может потребовать? Золота и прочих побрякушек ему не надо, не ими измеряется истинные величие и власть. Страна, вот что ему, пожалуй, будет нелишне. Небольшая, но плодородная и живописная страна, с трудолюбивым и покорным народом. О, он станет хорошим и мудрым правителем. Он защитит простых людей от произвола богатеев и избавит почтенных негоциантов от разбойных нападений на дорогах. Он снизит налоги, будет поощрять науки и искусства, строить общественные здания и цирки, он покончит с преследованиями за веру, он каленым железом выжжет отраву инквизиции, разъедающей Эвиал, подобно тому, как едкая кислота разъедает сталь любых доспехов. Он будет строгим, но справедливым, его мудрый суд прославится по всему Эвиалу, он соберет в своей столице лучших мудрецов и стихослагателей, артистов и иных мастеров, он: да мало ли что он сможет сделать, заполучив обратно свой посох впридачу с такой необоримой силой!
А народ: народ будет его любить и побаиваться, возглашать ему хвалы и дважды в год приводить в его дворец самую красивую девушку: нет, не приводить, а приносить: на золотом блюде, тщательно протушенную, с подливой из сорока четырех заповедных трав:
Стоп!
Он ошеломленно провел рукой по лицу, неожиданно мокрому от пота. Откуда взялась эта дикая фантазия? С чего это ему могло взбрести в голову, что он всерьез увлечется каким-то ритуальным каннибализмом? Нет, наверное, сказывается эта схватка. Она все-таки далась ему недешево. Наверное, успокаивал он себя, после такого в голову и еще чего похлеще взбрести может. Не стоит обращать внимания. Ему нужен отдых, совсем-совсем небольшой отдых:
Нет, пожалуй, немного золота он у Великого Дома все-таки возьмет. Не пристало волшебнику его ранга странствовать пешком. Надо будет нанять достойный караван, а сделать это лучше всего за звонкую монету, не растрачмивая понапрасну с таким трудом и такой ценой обретенных сил. А самое главное - он потребует у Великого Дома некую толику их драгоценностей, что, как известно, много дороже золота. Великому Дому деваться некуда, они не смогут отказать - конечно, если его требования будут разумными. А он, естественно, и не собирается оскорблять Зачарованный Лес, требуя, к примеру, себе корону главы Великого Дома!..
Он шел весь день. Чаща вокруг становилась все гуще, поля на степной окраине остались далеко слева и справа. Волшебник шагал прямо по ведущей к сердцу Зачарованного Леса дороге, и знаменитая эльфийская стража поспешно убиралась с его дороги, прекрасно понимая, во что выльется поедином с таким противником.
Неладное он почувствовал наутро третьего дня. Вокруг него уже тянулись рубежи Зачарованного Леса, последние лиги, куда еще допускались люди - но куда уже редко заглядывали эльфы, предпочитая оставаться в своей волшебном Сердце Леса. Вокруг не чувствовалось ни души, даже звери и птицы не замедили забиться кто куда.
Ему мучительно хотелось есть. И притом сырого мяса, не оскверненного пламенем костра. Хотелось теплой крови. От становящегося с каждым часом все более и более сильным желания его мутило и кружилась голова. Он ничего не понимал - что случилось, что произошло, откуда взялась эта нелепость?..
К полудню он не выдержал. Понятно, что волшебнику его нынешней силы не составило бы труда зачаровать какого-нибудь зайца или куропатку - но откуда-то пришло твердое и непоколебимое убеждение, что добычу должно ловить только голыми руками. Да и пальцы как будто бы у него удлиннились, такими, наверное, удобно хватать и рвать:
Он не ошибся. Под корнями большой сосны свою нору устроили барсуки; чуткого и хитрого зверя можно было б стеречь до бесконечноти, и потому он, слегка закряхтев, протиснулся в узкий и темный лаз головой вперед, вытянув перед собой ставшие какими-то необычайно длинными (правда, и костлявыми тоже) руки.
Он прополз вперед, он настиг в панике бросившихся спасать свое потомство барсуков в каком-то тесном отнорке, он рвал и душил их своими пальцами, ставшими отчего-то очень длинными и сильными, и каждый заканчивался изогнутым, подобно кинтскому кинжалу, когтем.
А потом он ел, наслаждаясь каждым кусочком свежего, теплого мяса. Барсучата оказались настоящим деликатесом, ко взрослым зверям он не притронулся.
Оставив позади разоренную нору, он побрел дальше.
Сознание прояснилось. Он внезапно увидел себя со стороны, и закричал. Закричал от нестерпимого ужаса, взмахнул посохом, отчаянно пытаясь отыскать приводные нити опутавшего его заклинания, стремительно превращавшего его - во что? Или в кого? Мысли мутились и путались, он уже не мог вспомнить многие слова - но сознание непереносимого, кошмарного страха не уходило, он понимл, что превращается в зверя, что его человеческое "à" стремительно гаснет, память распадается - он все равно что умирает.
Страх заставил его вопить и кататься по земле, страх заставил его творить самые сильные из только известных ему заклятий - неизменно безрезультатно.
То ли это было предсмертное проклятие поури, то ли что-то еще - он уже так и не узнал. Он попытался в отчаяннии броситься на собственный меч - стоял, стоял над смотрящим вверх острием, но так и не решился. Глухо взвыл и побрел прочь, так и оставив меч торчать в расщепе.
Кажется, это было последнее, что он помнил.
Руки отчего-то свисали почти до земли. Плечи неожиданно сгорбились и налились силой, на ногах быстро отрастала густая шерсть. Зачем на нем эти странные шкуры? Они только мешают в лесу.
Он сбросил их без колебаний. Оставалась еще какая-то палка, зачем - он не понимал. Помнил только, что она важна, очень-очень важна, и ее нельзя бросать ни в коем случае, в отличие от всех других штук, с которыми он расстался без колебаний.
Теплая шкура отлично защищала его и от жары, и от холода. Наплыли тучи, с небес полилась вода - он забыл, как это называется, но это было совершенно неважно. Он с легкостью мог добывать себе пищу, ни один зверь в его лесу не мог избегнуть его когтей. Он бегал быстрее всех, играючи настигал зайцев и косуль, волки в ужасе поджимали хвосты и ползли к нему на брюхе, признавая в нем неоспоримого вожака.
Кем он был раньше, он забыл. Могучее тело постоянно требовало пищу и охота занимала почти все его время. Если он не охотился, то спал в своем логове, устроенном в глубоком овраге, который он перекрыл вывороченными деревьями. Разумеется, никто не осмеливался приближаться к его жилищу.
Однако непонятную палку он так и не бросил. И не расставался с ней ни на миг. На это соображения у него хватило.
Сколько дней прошло, он не знал. Стало чуть холоднее, в лесу появилось много багряной листвы - он с трудом вспомнил слово "осень". Ему попалась новая добыча - неведомый двуногий зверь в странной двойной шкуре, с длинной изгнутой палкой, на которую была натянута тонкая жила. Он пускал жалящие тонкие ветки. Он успел пустить три, прежде чем тот, что был магом, добрался до него и оторвал голову. Раны оказались болезненными, но тут-то ему и пригодилась та самя палка. Смутное наитие заставило его провести ее концом по кровоточащим дырками в шкуре - и они тотчас затянулись.
Мясо этой новой добычи так понравилось ему, что он забыл обычную осторожность. Он двинулся вглубь леса, куда оычно забредать не осмеливался
- смутно чувствовал некую угрозу, затаившуюся там, но на сей раз не удержался.
Он и в самом деле вскоре нашел еще несколько таких же зверей. Самца, самку и детеныша. Он застиг их внезапно, на берегу ручья. Самец успел пустить свою летающее жало, но зверя это не остановило.
Он попробовал их всех, хотя, в общем, не было голоден. Детеныш - с длинной золотистой шерсткой на голове - оказался, как он и ожидал, лучше всего.
Он вернулся в свое логово, бросив останки у лесного потока.
Через два дня двуногие сами пришли к нему.
Их было много и они вели с собой других зверей, наподобие волков, только смелее и свирепее. Каждый их этих зверей по отдельности был ему не опасен, но тут их собралось много, очень много - он забыл название для такого числа.
Они рванулись в его логово со всех сторон. Они нашли все четыре запасных отнорка.
Бежать было некуда. И он стал сражаться. Он убивал направо и налево, инстинктивно стараясь не поворачиваться к ним спиной, когтями, клыками и неожиданно оказавшейся гибельной для его врагов палкой - с нее то и дело слетало нечто ярко-яркое, жгучее, валившее его зубастых противников одного за другим. Логово наполнялось дымом, он не мог дышать - и ему пришлось выбраться наружу.
Двуногие не теряли время даром. Они окружали овраг со всех строн. И воздух внезапно тонко и протяжно завыл, словно его наполнила неисчислимая орда крылатых кровососов.
А потом стрелы настигли его.
Он взвыл от невыносимой боли - в этих стрелах было нечто кроме одного только дерева и острого железа. Что-то: что-то еще:
Магия! - внезапно вспомнил он слово. Волшебство. Чародейство. То, на что способна и его палка:нет, не палка.
Посох!
Он начал вспоминать.
Весь покрытый кровью, он приподнялся. Звериное сознание стремительно уплывало, память стремительно возвращалась - память, но не прежний облик.
- Погодите! - завопил он, когда лучники придвинулись еще ближе, продолжая засыпать его стрелами. - Погодите! Это ошибка! Ошибка!.. Остановитесь! Я спас мир! Спас, вы слишите меня или нет?
Стрела ударила его прямо в рот, выбив зубы и рассеча язык.
Он взвыл, захлебываясь кровью. Эльфы уже были со всех сторон, они бежали, стреляя на ходу; ему оставалось только одно - вскинуть посох, но его магия неожиданно столкнулась с чужой, и притом не ничуть уступавшей.
Он понял, что тут собрался весь Великий Дом. Принцы и принцессы, в том числе и еще лежавшие в колыбелях.
Они собрались здесь, не для того, чтобы разговаривать с ним. Они собрались для того, чтобы уничтожить безжалостное чудовище. Но почему же они не хотят поговорить с ним, если понимают, что он владеет членораздельной речью?
Он захлебывался собственной кровью и уже не мог уследить за всеми противниками. Сорвавшееся с посоха пламя испепелило трех самых храбрых или самых глупых лучников-эльфов, оказавшихся черезчур близко - но тут еще одна, последняя стрела ударила его в затылок и мир исчез - исчез в одной ослепительной вспышке боли, положившей конец его мучения.
* * *
Ученик открыл глаза. Казалось, голова его и в самом деле пробита насквозь эльфийской стрелой.
Учитель смотрел на него, прямо и строго. Ученику показалось - с печалью.
- Ты был самым лучшим, - сказал Учитель.
- Мастер, à:
- Теперь ты понимаешь, что это такое - жажда вернуть посох? Теперь ты понимаешь, на что она толкнет тебя, когда придет твой день?
- Мастер:
- Молчи. Ты не выдержал самого главного экзамена. Я не могу учить тебя дальше.
- Но учитель, вы же всегда говорили:
- Да, ты талантлив. Ты самый талантливый из всех, кто был у меня за последние шестьдесят лет. Но:
- Но à дрался изо всех сил, чтобы заполучить посох назад и потому не могу стать волшеником? - он изо всех сил стискивал зубы, стараясь не расплакаться.
- Да. Ты не можешь стать волшебником. Тьма пустила в твоем сердце слишком глубокие корни. Чтобы вернуть посох, ты пойдешь на любое преступление, станешь резать женщин и пытать детей. Все, ты не мой ученик. Я отрекаюсь от тебя. Ступай.
Ученик резко поднялся. Он был еще молод, но на лбу уже красовался шрам, оставленный, судя по всему, пиратской саблей.
- Прощайте, Учитель.
- Уходи. Я не стану желать тебе даже счастливой дороги. Лучше бы тебе не рождаться на белый свет.
- Почему?
- Потому что тебя просто убьют. Ты захочешь отомстить мне, или Волшебному Двору, или Мегане, или ордосской Академии Высокого Волшебства - и тебя просто убьют.
- Отчего же вы не сделаете это сами и сейчас, учитель? - угрюмо спросил бывший ученик.
- Не хочу марать руки, - последовал краткий ответ.
Молодой человек коротко кивнул и пошел прочь. Он был молод и силен, но понимал, что нападать на учителя посреди его собственного замка - как раз и есть прямое самоубийство.
Он шел прямо через пустой мощеный двор, к распахнутой пасти ворот. За воротами его ждал целый мир, но юноша сейчас чувствовал себя просто шагающим мертвецом. Мечта была мертва. Она умерла со словами отрекшегося от него наставника.
Что ж, значит, ему придется жить с этим чувством. Ни один чародей во всем Эвиале не станет учить его. Ему теперь и близко не подойти к Ордосу.
Ему оставалось только одно. Найти тех, кто противостоит его Учителю, Волшебному Двору, Академии и всему прочему.
* * *
- Почему ты отказался от него? - хозяйка Волшебного Двора, чародейка Мегана--, с удивлением смотрела на старого мага. - Он хорош: очень хорош!
- Разве ты не видела его испытания? Разве ты не согласна, что Тьма уже полностью овладела им?
- Гм: может быть так, а, может, и иначе. Но à все равно не стала бы судить так поспешно. Жаль, что слово Учителя уже не изменишь.
- Мне тоже жаль, - отозвался старый маг. - Но тебя не было здесь:
- Я тебя и не виню. Что ж: пошлем весть инквизиторам. Рано или поздно этот паренек наверняка свяжется с одним из гнезд последователей Салладорца. Нельзя ссориться со слугами Спасителя, так что, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
- Совершенно согласен с твоим мудрым решением, достопочтенная Мегана, - старик поклонился, пряча в бороде хитрую усмешку.
По крайней мере, теперь ему еще долго не найдется достойного преемника. Того, которому он должен был бы отдать свой посох.
А когда ничего не отдаешь, так и возвращать ничего не надо.

[tchara]

уф, закачалось, но это самый маленький рассказ из всех, что были.

Надеюсь меня не выгонят за замусоривание форума...

[Бернадетте]

tchara

Вы герой просто :)

[tchara]

А Вы сомневались?

Кстати, герои обычно рядом с Вами...

[Бернадетте]

"Кстати, герои обычно рядом с Вами..."

Это Вы точно подметили :)

Нет, не сомневалась, но еще раз в этом убедилась :)

[Maximus@.ru]

Спасибо огромное. Если не помещается целиком можете кидать по частям я в ворде сохранять буду и создам небольшую коллекцию. Т.к. работаю я по ночам часто. Ещё раз огромное спасибо.

[Maximus@.ru]

Мне бы хотелось прочитать у Перумова цикл "Хранитель мечей", а в целом я многое у него читал. И вы не подскажете серьёзно могут за то что вы мне скинули большой кусок текста выкинуть из форума? И как можно скинуть информацию без вреда для отпровляющего. Существует лимит информации?

[Maximus@.ru]

А может лучше отправлять тексты на мой ник? Или всё равно куда отправляешь? Замусориванием считается информация скинутая в основной форум или лично мне?

[tchara]

2 Maximus

Хранителя мечей Вам скинуть? А полы Вам не помыть?

[Maximus@.ru]

Зачем же так грубо. Я задал вопрос, вы ответили. Зачем по хамски себя вести. Разве нельзя разговаривать культурным языком.

[tchara]

А где Вы увидели хамство:-)?

Вы попросили меня скинуть Вам прямо щас 12 томов по 350 страниц в каждом.
Я спросил, может еще чего нужно. Вот и все.

[Maximus@.ru]

Вы наверное не внимательно прочитали мой ответ. Мне самому стало интересно когда я вас просил "прямо щас" скинуть "Хранителя мечей". Вы мне задали вопрос, читал ли я Ника Перумова. Я вам ответил, что я не читал "Хранителя мечей" А вы всё переиначили. Разве не понятно, что такое кол-во информации невозможно скачать"прямо щас".Впереди вся жизнь. Спасибо за рассказ. Интересный.

[Maximus@.ru]

Товарищи не проходите мимо оставте кусочек рассказа. Разве среди вас нет любителей фэнтези.

[Бернадетте]

не знаю, насколько это фэнтези, но с профильного сайта :)
Ребенок Дороти Стивенс

Иллюстрации Александра Ремизова

Дон Стивенс встретил жену на выходе из клиники.

— И все-таки это девочка! — сказала она, глядя на мужа с лукавым торжеством.

— Ну что ж, сделаем мальчика в следующий раз, — несколько принужденно рассмеялся Дон. Он обнял ее за плечи, и они пошли к машине.

— Я всегда тебе говорила, — не успокаивалась она. — Я знала, что это Кэти, с самого начала, а ты не верил.

— Ну, дорогая, вероятность была 50%. Нет ничего удивительного, что ты угадала...

— Я знала, — упрямо повторила она.

Дон не стал больше спорить и отпер дверцу «шеви». Прежде у них не раз возникали споры из-за того, что Дороти говорила со своим будущим ребенком и называла его Кэти. Дон говорил, что, если родится мальчик, то как бы из него не получился транссексуал. Вроде бы размолвки были шутливыми, но... на самом деле Дона это всерьез раздражало. Дело было даже не в том, что он, как и многие мужчины, хотел мальчика; его бесила именно эта иррациональная упертость жены, отказывавшейся даже рассматривать альтернативу. Он, впрочем, ни разу не позволил себе сорваться и даже корил себя потом за собственную злость: в конце концов, если бы ему самому пришлось девять месяцев ходить с растущим пузом и всеми сопровождающими это дело симптомами, наверное, ему бы в голову тоже лезли не только рациональные мысли.

И все-таки сейчас ему было чертовски досадно, что Дороти все же оказалась права. Он даже хлопнул дверью машины сильнее, чем следовало.

Дороти потянулась за ремнем и щелкнула пряжкой.

— Пристегнись, — сказала она.

— Да тут ехать-то всего ничего... — привычно проворчал Дон. Этот диалог происходил между ними далеко не в первый раз.

— Дон, ну хотя бы ради моего спокойствия. Ты же знаешь, мне нельзя нервничать, — она с улыбкой погладила округлившийся живот.

— Шантажистка, — Дон нехотя повиновался.

Они выехали на неширокое шоссе. Машин в этот час было не слишком много, особенно на их стороне дороги.

— А как у тебя дела на работе? — спросила Дороти.

— Ну... пишем драйвера для видеокарты нового поколения. С удвоенным Z-буфером и все такое. Но главная изюминка там, конечно, — не только полигональная, но и пиксельная акселерация...

— Дон, ну ты же знаешь, для меня это все — китайская грамота.

— Ты спросила, я ответил. Если тебе неинтересно, зачем спрашивать?

— Я просто спросила, как у тебя дела. Хорошо или плохо. Я не спрашивала о технических подробностях.

— Предположим, я бы ответил: не слишком хорошо. Ты бы спросила: а что случилось? И я бы ответил: меня замучил этот глюк, проскакивающий при переключении 32-битных режимов в высоком разрешении. Ну и что дальше?

— Дон, — она повернулась к нему, — ты что, сердишься из-за того, что я оказалась права? Насчет Кэти?

— Какая чепуха! — воскликнул он и тоже полуобернулся к ней. — Если бы компьютеры делали на женской логике...

Прямо им в лоб несся «лендровер».

— Дон!!! — взвизгнула вдруг она, указывая пальцем вперед и вжимаясь в сиденье.

Он резко повернул в голову. Прямо им в лоб несся «лендровер».

За мгновение до этого их полоса была свободна на несколько миль вперед. Навстречу же, изрыгая сизый дизельный дым из труб на крыше, двигался тяжелый восьмиосный рефрижератор. Джип выскочил из-за него: как видно, водителю надоело плестись за грузовиком, и он, успокоенный долгим отсутствием машин слева, решился на обгон по встречной полосе. Теперь, увидев «шеви», водитель «лендровера» попытался отвернуть назад, но было поздно — справа от него уже был бок рефрижератора. Тогда он крутанул руль в другую сторону. Дон в то же самое время тоже попытался вывернуть в сторону обочины, но в бок ему ударил шедший в правом ряду «олдсмобиль», отбрасывая «шеви» обратно в левый ряд. Дон ударил по тормозам, машину занесло, разворачивая правым боком вперед, и в следующий миг в этот бок всей своей массой врезался «лендровер».

• • •

Дон Стивенс мерил шагами приемный покой. Десять шагов вперед, поворот, десять шагов назад... Каждый шаг отдавался болью в ноге, забинтованная правая кисть тоже ныла, но он не обращал на это внимания. Если бы она не заставила его пристегнуться, все было бы гораздо хуже. Если бы она... и если бы он... «Если она умрет, я этого себе не прощу», — в который уже раз подумал он.

За его спиной открылась дверь, и Дон, развернувшись, бросился к врачу.

— Мистер Стивенс?

— Да! Доктор... ну?

— Ваша жена жива, — врач вынул платок и промокнул лоб. — Не стану вас обманывать, травмы очень тяжелые, но, скорее всего, она будет жить.

— А ребенок?

— Увы. Спасти ребенка было невозможно. И, более того... боюсь, миссис Стивенс уже никогда не сможет иметь детей.

— Это была девочка? — деревянным голосом спросил Дон.

— Мистер Стивенс, для вашего же блага вам лучше не думать об этом ребенке как о конкретном человеке.

— Она называла ее Кэти, — сообщил Дон.

— Вам следует благодарить бога, что ваша жена осталась жива. Это чудо, при такой-то аварии... У нее перелом пяти ребер, руки — в четырех местах, ноги — в трех, ушибы внутренних органов, наконец, тяжелая черепно-мозговая травма... Но главное — она жива.

— Я могу с ней увидеться?

— Пока нет. Она в коме.

• • •

Неделя шла за неделей. Сильный молодой организм Дороти постепенно залечивал раны, но ее сознание оставалось погруженным во мрак. На тридцать шестой день медсестра заметила, что глаза пациентки следят за солнечным зайчиком на потолке, однако других признаков улучшения не было.

Дон часто навещал жену, подолгу сидел у кровати, рассказывал ей новости, пытаясь уловить намек на понимание на ее лице; держал ее за руку, и порою тонкие прохладные пальцы вздрагивали, но было ли это пожатие осмысленным? Доктор Доббинс говорил, что энцефалограмма не исключает положительной динамики, но надо запастись терпением.

Но вот однажды — прошло уже месяца три — Доббинс встретил Дона на выходе из палаты и произнес сакраментальную фразу: «Зайдите ко мне в кабинет».

В кабинете их ждал еще один врач, которого Дон прежде не видел. Он сидел у стола, просматривая какие-то графики и компьютерные распечатки.

— Мистер Стивенс, это доктор Брайан из Смитсоновского института экспериментальной биотехнологии, — представил гостя Доббинс. — Он хотел бы поговорить с вами.

— Здравствуйте, мистер Стивенс, — пожатие Брайана было крепким и решительным. — Примите мое сочувствие по поводу несчастного случая с вашей женой. Однако я пришел предложить вам нечто большее, чем просто сочувствие. Но прежде... доктор, вы ведь еще не сообщали мистеру Стивенсу точный диагноз?

— Пока что в этом не было необходимости.

— Хорошо. Тогда, прошу вас, сделайте это сейчас.

— Если не вдаваться в специальные подробности, — Доббинс сплел пальцы над поверхностью стола, — то у вашей жены необратимо поражены примерно 45% мозга.

Дон почувствовал, как его живот наполняется колкими льдинками.

— Значит... все безнадежно? — глухо выдохнул он.

— Нет, почему же, — живо возразил Доббинс, — даже человек, лишившийся половины мозга, может оставаться полноценной личностью. Луи Пастер сделал основные свои открытия уже после того, как одно полушарие его мозга отказало из-за кровоизлияния. И ваша жена со временем может вернуться к полноценной жизни. Неизвестно, правда, сколько времени это потребует...

— И восстановятся ли полностью, к примеру, двигательные функции, — добавил Брайан.

— Вы говорите — личность сохранится, — перебил Дон, — но как же память и все остальное? Если половина утрачена...

— Кем вы работаете, мистер Стивенс? — осведомился Брайан.

— Программистом. Но причем тут...

— Тогда, возможно, вы знакомы с теорией нейросетей?

— Нет, у меня другая специализация.

— Хорошо. Тогда я поясню вам на простом примере. Информация в мозгу хранится не так, как, к примеру, в библиотеке. Если в библиотеке случится пожар и будет уничтожен один из шкафов с книгами, то все эти произведения будут утрачены безвозвратно. Теперь рассмотрим другой принцип. Пусть все тома одинаковы по виду и размеру. И в первом из них напечатаны только первые фразы всех представленных в библиотеке произведений, во втором — только вторые, и так далее.

— В разных книгах разное число фраз, — заметил Дон.

— Пускай в последних томах будет много пустых строк, это неважно, — отмахнулся Брайан. — Теперь, что получится, если пожар уничтожит шкаф? В каждом произведении будет утрачено две-три страницы, но, поскольку остальные двести-триста сохранятся, его еще вполне можно будет прочитать! Это, конечно, очень грубая и неточная аналогия, но суть вы поняли.

— Но половина мозга — это не один «шкаф», — мрачно возразил Дон.

— Информация в мозгу не только хранится распределенно, но и дублируется. Вам уже привели пример с Пастером. Но суть не в этом. Суть в том, что пока восстановление вашей жены идет очень медленно и может оказаться далеко не стопроцентным. Да и, в любом случае, жить с половиной мозга все-таки хуже, чем с целым.

— Так что вы предлагаете? Ведь доктор Доббинс сказал, что мозг поражен необратимо, — Стивенс переводил взгляд с одного врача на другого.

— Да, вылечить эти ткани уже нельзя, — кивнул Брайан, — но вместо них можно вырастить новые.

— Как это? — ошарашенно спросил Дон. — Ведь нервные клетки...

— Не восстанавливаются? Так считали еще недавно. Но не теперь, когда в распоряжении медицины — и, в частности, нейрофизиологического отделения нашего института — имеется фетальная терапия.

— Фетальная?

— От слова fetus — эмбрион. В основе метода — использование так называемых стволовых клеток человеческого эмбриона, из которых впоследствии развиваются те или иные системы организма. В частности, нервная. Эти клетки вводятся в пораженную область — например, в мозг — и попросту делают свою работу. При этом они подстраиваются под организм реципиента и работают, так сказать, в кооперации с ним, так что выращенное получается не чужеродным, а все равно что родным.

— И таким способом можно полностью восстановить мозг Дороти?

— Да.

— Такие операции уже делались? — спросил Дон после короткой паузы.

— В общем, да. Технология хорошо отлажена на животных. Операции на людях тоже делались, и успешно. Но... не в таких масштабах. Прежде мы восстанавливали лишь небольшой участок мозга. За столь крупную зону поражения у человека мы беремся впервые.

— И вам нужно мое согласие, — констатировал Дон.

— Именно так.

Стивенс помолчал.

— Это опасно? — спросил он наконец.

— Ну, совсем безопасных операций не бывает, вы взрослый человек и сами это понимаете, — развел руками Брайан. — Но, опираясь на весь наш прошлый опыт, могу вас заверить, что риск минимален. Во всяком случае, хуже, чем есть, вряд ли станет. В нашем распоряжении — новейшая, самая совершенная аппаратура, которая позволят нам контролировать каждую стадию процесса...

— А если все оставить, как есть?

— Тогда, даже если ваша жена выйдет из нынешнего состояния, она, скорее всего, останется инвалидом до конца жизни. А может и не выйти.

Дон перевел взгляд на Доббинса.

— Это так, мистер Стивенс, — подтвердил тот.

— Ладно, — сказал Дон, — где я должен расписаться?

• • •

Операция продолжалась 16 часов, ее делали, сменяя друг друга, три бригады нейрохирургов. Дон все это время спал на кушетке у себя дома: впервые в жизни он принял приличную дозу снотворного, желая проснуться не раньше, чем все кончится. Из липкой трясины нездорового сна его вырвал настойчивый телефонный звонок. Он пошарил рукой впотьмах, стащил трубку; аппарат свалился со столика на ковер.

— Алло? — прохрипел Дон.

— Мистер Дональд Стивенс?

— Да, это à.

— Это доктор Брайан. Право, я думал, вы сами мне позвоните. Но я рад сообщить вам, что все прошло хорошо.

— Мне приехать в клинику? — со сна Дон плохо соображал.

— Нет, пока не стоит. Действие наркоза закончится через несколько часов, однако сам процесс восстановления нервной ткани длительный. Может быть, пройдет недели две, прежде чем ваша жена придет в себя, — и это будет лишь самое начало.

Дороти пришла в себя уже на восьмой день.

— У вас две минуты, — предупредил доктор Брайан Дона, прежде чем впустить его в палату. — И не вздумайте ее волновать.

На мгновение его посетило ощущение жуткого дежа вю — он снова увидел ее такой, как после аварии: голова плотно забинтована, видны только глаза, нос и губы, в ноздри уходят какие-то тонкие прозрачные трубочки. Но стоило ей открыть глаза, как иллюзия сразу исчезла. Это снова была его Дороти, а не безвольная кукла, по странной прихоти судьбы носящая ее имя.

Ее губы дрогнули в улыбке.

— Дон.

Он взял ее за руку.

— Теперь все будет хорошо, милая.

— Мы... попали в аварию, да? Я помню, мы куда-то ехали...

— Не думай об этом. Ты выкарабкалась.

— А ты в порядке?

— Ты же видишь, у меня ни царапины, — улыбнулся он. Действительно, за прошедшие месяцы не осталось никаких следов.

Она снова улыбнулась, но тут же в глазах ее метнулся страх.

— А... что с Кэти?!

— Она... — Дон смешался. — С ней все в порядке. Им пришлось сделать кесарево, пока ты была без сознания... Они поместили ее в инкубатор. Ну ты знаешь, они теперь умеют выхаживать недоношенных...

— Надеюсь, когда ее оттуда выпустят, я уже смогу о ней заботиться. Я ведь знаю тебя, Дон, ты не справишься с грудным младенцем...

— Мистер Стивенс! — Брайан открыл дверь. — Вам пора. Дороти, мне жаль прерывать ваше свидание, но вы же хотите поскорее поправиться?

— Ну, не скучай, — улыбнулся Дон. — Скоро снова увидимся. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, Дон.

Доктор деловитым взглядом окинул показания приборов, кивнул пациентке и вышел вслед за Стивенсом.

— Вы должны понимать, что у нее все еще не хватает почти половины мозга, — пояснял он, идя рядом с Доном по коридору. — Пока восстановились лишь некоторые критические участки. А весь процесс, по нашим расчетам, займет как минимум год-полтора. Он бы занял и больше, но нам удалось разработать безопасную методику, позволяющую ускорить рост тканей.

— Как по-вашему, сама Дороти чувствует, что с ней что-то не так?

— Нет, — уверенно заявил Брайан. — Ну то есть, конечно, она может обнаружить у себя определенные провалы в памяти, но, скорее всего, сочтет это логичным последствием тяжелой аварии. Вообще в ближайшие месяцы ваша жена будет весьма логична и не склонна ко всякого рода фантазиям. Ведь у нее поражено в основном правое полушарие, отвечающее за образное мышление и тому подобные вещи. Ну а потом равновесие постепенно восстановится. Вы сможете заметить это со стороны, но сама она, скорее всего, не заметит. Новые клетки ее мозга — это tabula rasa, чистая доска; однако, поскольку эти клетки находятся в контакте с остальными, они будут набираться информации от прежнего мозга Дороти, незаметно для нее самой...

• • •

Прошло еще почти пять месяцев, прежде чем Дороти наконец покинула клинику Института биотехнологии. Она должна была являться на обследования сначала через каждые две недели, потом раз в месяц и в последние полгода полуторагодичного срока — раз в два месяца. «Но если возникнут хоть какие-то тревожные симптомы — сразу звоните, — напутствовал Брайан Дона. — И помните: Дороти все еще противопоказаны нагрузки, физические и психические».

Стивенсы вышли из лифта и подошли к двери квартиры. Дон специально замешкался в поисках ключей, и Дороти достала свои. С улыбкой Дон наблюдал, как она не глядя, отработанным до автоматизма движением вставила ключ в замок. Выходит, и с этой частью ее памяти все было в порядке.

— Дом, милый дом, — произнесла она сакраментальную фразу, останавливаясь на пороге гостиной и заново обводя взглядом комнату, где не была так долго. Затем не спеша прошла мимо спальни и вошла в детскую.

Здесь было голо и пусто. Не осталось ни кроватки, ни книжек с яркими картинками и игрушек, которые Дороти накупила заранее. Даже обои с диснеевскими утятами Дон переклеил, заменив их обычными голубоватыми в цветочек.

— А где все? — Дороти обернулась к мужу. — Игрушки, книжки... Ты куда-то убрал?

— Я... видишь ли, я все это выкинул. Зачем лишний раз... вспоминать... Пойдем лучше на кухню, я приготовил для тебя роскошный торт! Как раз такой, как ты любишь.

Дороти, конечно, давно уже знала, что Кэти погибла. Когда Дон и доктор Брайан сказали ей об этом, они опасались бурной реакции, но она отнеслась к услышанному достаточно спокойно, сказав, что давно уже догадалась. Доктор Брайан мысленно вознес хвалу ее логичному левому полушарию. Наверное, недоразвитое состояние правого полушария помогло ей спокойно перенести и другую новость, сообщенную несколько позже, — о том, что у нее больше не будет детей. Как объяснил потом Брайан Дону, дело не в том, что правое полушарие отвечает за эмоции — такое мнение не более чем распространенный предрассудок, порождающая эмоции лимбическая система охватывает оба полушария. Просто без правого полушария человек начинает мыслить слишком формально и абстрактно, не примеряя мыслительные конструкции на себя, не соотнося с практическим опытом и вообще своими представлениями о реальности. Если, к примеру, поставить перед таким человеком задачу, корректную с точки зрения математической логики, но абсурдную с точки зрения житейского здравого смысла, он решит ее и не заметит абсурда. Дона несколько обеспокоили эти пояснения, но доктор Брайан заверил его, что это состояние не опасно для психики Дороти — тем более что частично правое полушарие у нее уже функционирует, и с каждым днем будет функционировать все лучше.

— Мог бы и меня спросить, — с неудовольствием заметила Дороти. — Теперь придется снова все покупать.

— Дороти...

— Ладно, пойдем посмотрим, как ты тут без меня хозяйничал.

Уже позже, когда они сидели на кухне и уплетали торт, Дон подумал, что в ее словах нет ничего странного. «Наверное, она хочет взять приемного ребенка», — подумал он. Эта мысль уже приходила и ему в голову, но он отложил ее до тех времен, пока Дороти окончательно не поправится.

Спать в тот день легли раздельно — Дороти на их кровати в спальне, Дон на кушетке. Он помнил слова доктора о недопустимости любых нагрузок, и вообще Дороти казалась ему сейчас чем-то вроде хрупкого цветка, который легко сломать неосторожным прикосновением. В свою очередь, и сама она восприняла его уход на кушетку как должное. Дон подумал, не может ли следствием травмы и операции быть фригидность, и эта мысль не слишком ему понравилась.

Несколько дней спустя, придя с работы, Дон убедился, что его жена и впрямь снова накупила разных детских вещиц. Он не придал этому особого значения, тем паче что Дороти, по всей видимости, пребывала в прекрасном расположении духа и вовсе не выглядела чем-то угнетенной или озабоченной. Позже, однако, игрушки, изначально сложенные в детской, стали попадаться в разных местах квартиры, а однажды, плюхнувшись после тяжелого и неприятного рабочего дня в кресло перед телевизором, Дон выудил прямо из-под себя пластикового Микки-Мауса. Он уже собирался пойти на кухню и сообщить хлопотавшей там Дороти, что она уже все-таки не в том возрасте, чтобы раскидывать игрушки по всему дому, как вдруг взгляд его упал на ухо мышонка.

Оно было обгрызено. Сомнений быть не могло — это не был заводской брак или случайное повреждение, ухо долго и настойчиво грызли человеческими зубами.

— Дороти, — Дон появился в проеме кухонной двери, держа мышонка за спиной, — с тобой все в порядке?

— Конечно, — она обернулась к нему, весело улыбаясь. — А почему ты спрашиваешь?

— Ну... — он попытался обратить дело в шутку, — может, тебе в организме пластика не хватает?

Она взяла Микки и повертела в руках.

— Да, — сказала она задумчиво, — вот что значит дурная наследственность. Я в детстве часто грызла карандаши или ручки. Отучилась только годам к восемнадцати.

— А что, у кого-то из твоих родителей тоже была такая привычка?

— Не знаю. По крайней мере, мне они о таком не рассказывали.

Микроволновка издала мелодичный звук, возвещая, что ужин готов. Дороти сунула мышонка в карман халата и открыла дверцу. Аппетитный запах запеченной курицы не дал Дону додумать мысль о странности в словах жены. Впоследствии он уже не находил игрушки разбросанными по квартире, зато застал жену смотрящей мультики, но это не вызвало у него подозрений: Дороти и раньше была к ним неравнодушна и не стыдилась этого. А тут подошел и срок первого после выписки обследования, и по результатам его доктор Брайан заявил, что все идет превосходно.

Если бы не это заявление доктора, Дона, пожалуй, больше насторожила бы сцена, которую он застал на следующий вечер: Дороти сидела на ковре в детской и читала вслух пустой комнате. Еще удивительней было, что именно она читала. Это были «Сказки матушки Гусыни».

— Что ты делаешь? — удивленно спросил Дон.

— Читаю, — Дороти спокойно подняла глаза от книги, словно занималась самым обычным для 27-летней женщины делом.

— Вслух? — только и смог произнести Дон.

— Хм... пожалуй, ты прав, — согласилась она. — Делать это вслух необязательно.

Дон подошел к ней, сел возле и взял ее за руки.

— Дороти, — мягко сказал он, — ты ведь не думаешь, что Кэти... где-то рядом?

— Рядом? Что за глупости, Дон, конечно же, нет.

— Тебе, наверное, скучно здесь? — предположил Дон. — У нас опять напряженная пора, я целыми днями на работе...

— Нет, Дон, мне теперь скучать некогда, — возразила она с довольной улыбкой.

Нельзя сказать, чтобы этот разговор его успокоил, хотя позже он и нашел объяснение странному поведению Дороти. Ведь доктор Брайан говорил, что, хотя личность в целом сохранилась, некоторые провалы в памяти возможны и даже неизбежны. Должно быть, Дороти лишилась части детских воспоминаний и теперь хочет их восстановить. Во всяком случае, в детство она определенно не впадает, ее интеллект в норме, это подтвердили тесты IQ на последнем обследовании.

И все же что-то было с ней не так. У Дона все более крепло чувство, что Дороти отдаляется от него. Дело было не в постели (эту тему они, словно по молчаливому уговору, не обсуждали); просто общение их все более ограничивалось дежурными фразами, а при попытке завязать более длительный и неформальный разговор Дон быстро замечал, что жена его не слушает или слушает вполуха. При этом Дороти вовсе не казалась рассеянной, напротив, она словно была сосредоточена на чем-то своем... на чем-то, что не имело к Дону никакого отношения. Утешало, по крайней мере, то, что на депрессию все это никак не походило: за все время после ее возвращения домой Дон лишь пару раз заставал ее в дурном настроении.

Подошел срок очередного обследования, и Дон с особым нетерпением ждал результатов.

— Ну, в общем, процесс регенерации протекает успешно, — произнес Брайан, но Дон впервые уловил в голосе доктора неуверенные нотки.

— Но что-то все-таки не так? — быстро спросил он.

— Не следует волноваться, мистер Стивенс... Мозговая ткань восстанавливается даже быстрее, чем мы ожидали. Может быть, как раз в этом все дело, и сознание просто не успевает за этим процессом... видите ли, психологические тесты показывают, что мышление вашей жены по-прежнему остается почти исключительно левополушарным. Но я уверен, что это чисто временное явление. Попросту она уже успела привыкнуть мыслить именно так, а мозг, знаете ли, перестраивается не мгновенно...

— А вы уверены, — резко перебил Дон, — что то, что растет у нее в правой части головы — это именно мозг? А не какая-нибудь... — он не нашел в себе силы произнести страшное слово «опухоль».

— Скорее я усомнюсь в том, что моя фамилия Брайан. Тут не может быть никаких сомнений. У нас самая чувствительная аппаратура, и она показывает, что новый мозг Дороти в полном порядке. Единственное, что пока отличает его от обычного, — правое полушарие еще не достигло своего полного размера, но оно здорово и оно функционирует.

Дон поделился беспокойством по поводу поведения Дороти.

— Полагаю, ей было бы полезно сменить обстановку, — сказал доктор. — Возьмите отпуск, съездите с ней куда-нибудь... новые впечатления пойдут на пользу, заставят правое полушарие более активно включиться в работу.

Дону понравилась эта идея. В свое время Стивенсы провели медовый месяц во Флориде, и у Дона возникла идея по возможности точно воспроизвести ту поездку. Он не спорил с доктором, но подумал про себя, что для его жены будут полезнее не столько совершенно новые впечатления, сколько пробуждение романтических воспоминаний, а значит, и чувств прежней Дороти. Тем паче что на его несколько смущенный вопрос Брайан с медицинской прямотой ответил, что не видит противопоказаний для сексуальной жизни супругов.

Дороти тоже приняла идею мужа с энтузиазмом, и поначалу все шло хорошо. От внимания Дона, впрочем, не укрылось, что Дороти положила в чемодан детские книжки, но он ничего не сказал. Они прилетели во Флориду утром, остановились в том же отеле и даже в том же номере, что и три года назад, днем купались, валялись на пляже, потом навестили местный аквапарк и посмотрели шоу с дельфинами и касатками, потом был великолепный ужин в ресторане и прогулка по набережной под большими яркими звездами южного неба... Дороти много шутила и смеялась. Казалось, и впрямь вернулось прошлое, а всего того страшного, что произошло за последний год, никогда не было...

Около полуночи они вернулись в номер. В этой комнате у них когда-то все произошло в первый раз: в семье Дороти придерживалось строгих нравов, и для нее было делом принципа сохранить девственность до свадьбы. Дон, в свою очередь, ни разу не изменил ей — в том числе и после аварии. Хотя нельзя сказать, что в эти долгие месяцы он, что называется, похоронил себя ради больной жены — нет, ему случалось и бывать на вечеринках, устраиваемых коллегами по работе, и ездить на охоту с приятелями, — но все это время он неукоснительно хранил верность Дороти и полагал, что вполне заслуживает награды. Уже не в силах сдерживаться, Дон положил ей руку на грудь и принялся расстегивать платье.

— Дон, перестань! — Дороти вырвалась и отступила.

— Ах ты моя недотрога...

— Дон!

Он остановился. Дороти не играла, в глазах ее читалось искреннее возмущение.

— Но, Дороти... — он сделал еще один шаг вперед, и она невольно отступила в сторону кровати. — Доктор сказал, что нам можно...

— Причем тут доктор?

Он чувствовал, как из его вожделения вырастает злость. Он схватил жену и повалил на кровать.

— Слезь с меня, животное! Как ты можешь! При Кэти!

Дона словно окатили ведром ледяной воды. Он выпустил Дороти и отступил, затем осторожно присел на край кровати.

— Дороти, — негромко сказал он, — Кэти умерла. Ты ведь знаешь, что ее больше нет.

— Ты испугал ее, Дон, — Дороти, казалось, не слушала. — Она плачет.

Он попытался взять себя в руки и вспомнить, что когда-то читал о психических расстройствах.

— Я не вижу Кэти, — сказал он, демонстративно оглядываясь по сторонам. — Где она? Покажи мне ее.

— Ты и не можешь ее видеть, — ответила Дороти, явно раздраженная его глупостью. — Кэти здесь, — она показала на свою голову.

• • •

— Это не шизофрения, Дон, — доктор Брайан избегал смотреть ему в глаза. — Все гораздо сложнее. Мы использовали при обследовании самый чувствительный томограф, не имеющий аналогов в мире; он позволяет обнаружить даже отдельные синоптические связи... Сканирование показывает, что новая часть мозга Дороти, включая и те небольшие фрагменты, что относятся к левому полушарию, а также область, лежащую на границе с сохранившейся частью правого полушария, образуют практически замкнутую систему. То есть межнейронные связи между старым и новым мозгом значительно менее развиты, чем связи внутри старого и нового мозга, которые, в свою очередь, имеют весьма сходную топологию...

— Короче, что все это значит?!

— Это значит, что Кэти — не плод больной фантазии вашей жены и не ипостась ее личности в духе Джекила и Хайда. Кэти существует реально. Новая часть мозга Дороти — это самостоятельная человеческая личность.

Дон остро почувствовал себя персонажем какого-то дурного фантастического рассказа.

— С анатомической точки зрения, — продолжал объяснять Брайан, — Дороти и Кэти — нечто вроде предельного случая сиамских близнецов: два мозга в одном черепе. Каждый из них — лишь половина нормального, но, как я уже объяснял, это не мешает существованию полноценной личности. С точки же зрения психики, равно как и хронологии, Дороти действительно права, считая Кэти своей дочерью. Хотя физический возраст Кэти — всего несколько месяцев, ее умственный уровень соответствует почти четырехлетнему ребенку, и она продолжает быстро развиваться. Это неудивительно, учитывая, что ее мозг находится в постоянном прямом контакте с мозгом матери, что, конечно же, куда эффективнее традиционных форм обучения...

— Ее уровень вы тоже определили с помощью томографа?

— Нет, Дон. Я разговаривал с Кэти.

— И... на что это похоже?

— Голос у нее, естественно, как у Дороти — ведь она использует те же голосовые связки. Только интонации, словарный запас и сами фразы детские. Об уровне развития я уже сказал. Кэти правополушарна, а значит, у нее яркое образное мышление и сильно снижена способность к абстракции. Математика из нее никогда не выйдет, зато может получиться прекрасный художник или музыкант. И она левша.

— Бред какой-то... — пробормотал Дон. — Если все это правда, почему Дороти до сих пор не рассказывала мне об этом? И почему эта самая Кэти никогда со мной не разговаривала?

— Дороти, из-за своей левополушарности, попросту не замечает необычности происходящего. Тот факт, что дочь, погибшая в ее чреве, возродилась в ее мозгу, она воспринимает как должное — хотя и знает, что прежде такого ни с кем не было. А Кэти крайне неохотно идет на контакт с кем-либо, кроме матери. Представьте себе, что с одним человеком вы можете говорить обычным образом, а со всеми остальными можете общаться лишь посредством, скажем, азбуки Морзе. При этом первого человека вы любите, он знает множество всего, что вам интересно, и всегда охотно это рассказывает. Захотите ли вы в таких условиях общаться с другими людьми? Ну вы-то, возможно, и захотите, чтобы получить более разностороннюю информацию о мире, но ведь Кэти — еще ребенок. Чтобы вызвать ее на диалог, нам пришлось применить средства, временно снижающие активность левого полушария. Это, разумеется, совершенно безопасно...

— Черт побери, я сыт по горло вашими заверениями в безопасности! — рявкнул Дон и стукнул кулаком по плексигласовой крышке стола. — Вы уверяли меня, что риск при операции минимален! Вы говорили, что все идет прекрасно!

— Дон, — голос Брайана звучал ровно, — я понимаю ваши чувства, но того, что произошло, не мог предвидеть никто. Это была первая в мире такая операция, и вы знали это. Более скромные предыдущие опыты действительно были успешными. Я даже сейчас не знаю, был ли такой результат предопределен, или сыграло роль то, что Дороти ждала ребенка и была настроена на его воспитание... Я не безумный профессор из комиксов, мои коллеги и я пытаемся найти способ возвращать к полноценной жизни тысячи людей, перенесших тяжелые травмы. И без операции у вашей жены действительно было мало шансов...

— А какие шансы у нее теперь?! Как они будут делить одно тело?

— Пока еще Дороти полностью доминирует в управлении телом, но, по мере развития Кэти, установится равенство. В принципе, это чревато тем, что левая рука в прямом смысле не будет знать, что делает правая, и наоборот. Но если они будут жить в гармонии и согласии, ничего страшного...

— Доктор, — перебил его Дон, — я верю, что вы действовали из лучших побуждений, да и какая, к черту, разница, раз я сам дал согласие на операцию. Но ошибки, вольные или невольные, надо исправлять. Вы можете это сделать?

— Увы, Дон, — покачал головой доктор. — Наука пока не умеет отсаживать часть мозга в другое тело. И вряд ли скоро научится.

— Я знаю. Просто верните все, как было. Не после аварии, а сразу после операции. Когда Дороти уже пришла в себя, но Кэти еще не было. И чтобы оно не выросло снова.

— Но, Дон, — глаза Брайана округлились, — я не могу этого сделать! Ведь это будет самое натуральное убийство, хоть с моральной точки зрения, хоть с юридической!

— Юридической, положим, еще нет, — пробормотал Дон.

— Можно считать, что уже есть. Я не имел права держать происшедшее в тайне. Уже хотя бы потому, что иначе рано или поздно такую же операцию сделали бы в других клиниках.

— Но мне-то что теперь делать? Ведь я даже не смогу заняться любовью с собственной женой!

— Да, действительно, учитывая, что Дороти и Кэти спят и бодрствуют одновременно... Ну что ж, вы, разумеется, вправе подать на развод.

— Нет, — сказал Дон, — это было бы подлостью. И потом, я все равно люблю Дороти.

— Тогда, Дон, у вас остается только один выход, — изрек Брайан. — Вам придется полюбить и вашу дочь.

• • •

Американской юридической системе еще не приходилось сталкиваться со столь причудливым случаем. Слабым подобием были разве что первые операции по смене пола. Тем не менее улаживание формальной стороны дела прошло на удивление гладко. Существование американской гражданки Кэтрин Стивенс было официально признано и закреплено документально, в качестве даты ее рождения был обозначен день операции.

У доктора Брайана были неприятности с комиссией по врачебной этике, но в конце концов комиссия с перевесом в один голос признала, что пациентка нуждалась в операции и решение о проведении таковой, в условиях имевшихся знаний, было оправданным.

Избежать огласки в прессе, разумеется, не удалось: хотя бы уже потому, что статьи об уникальном эксперименте были опубликованы в научных журналах и история моментально стала сенсацией. И хотя в этих статьях Дороти Стивенс была названа Сандрой Д., люди, знавшие Стивенсов, по обстоятельствам дела могли догадаться, о ком идет речь, — поэтому неудивительно, что вскоре Дону пришлось спустить с лестницы первого репортера из какого-то бульварного издания. Прежде чем за первой ласточкой последовала щелкающая клювами стая, Стивенсы съехали с квартиры.

Они пересекли полстраны и обосновались в Лос-Анджелесе. Дороти хотелось поселиться где-нибудь в глухой провинции, но она была вынуждена согласиться, что в маленьком городке они непременно привлекут внимание. Дон быстро нашел работу на новом месте, но как новичку, ему пришлось довольствоваться более низкой зарплатой, чем прежде. Он не сообщил доктору Брайану их нового адреса.

Они по-прежнему жили вместе, и ни он, ни она не заикались о разводе, но Дон чувствовал, что их отношения непоправимо изменились. Дело было не только в сексе (хотя адвокат объяснил Дону, что всякая попытка такового, даже при полном согласии Дороти, с точки зрения закона автоматически станет изнасилованием несовершеннолетней); Дон обнаружил, что успел уже привыкнуть к воздержанию, и, хотя и не собирался становиться монахом до конца жизни, решил пока отставить эту проблему в сторону. Но было кое-что и похуже. Никакая левополушарность не объясняла, что Дороти так поздно прямо сказала ему о Кэти; пусть она считала существование Кэти чем-то само собой разумеющимся, но мыслимое ли дело, чтобы мать ничего о рассказывала о своей дочери, тем более собственному мужу и отцу ребенка (тогда она еще не знала, что биологически он не отец Кэти)? Нет, тут напрашивалось иное объяснение. Не только Кэти предпочитала общаться с Дороти, пренебрегая другими людьми, не связанными непосредственно с ее мозгом, но и сама Дороти подвергалась тому же влиянию, все более отдаваясь тому наиболее совершенному контакту, по сравнению с которым столь бедными и неуклюжими выглядели все формы общения во внешнем мире...

Когда Дон понял это, он решил бороться. Во что бы то ни стало удержать Дороти от сползания в замкнутый мир ее черепа. Он знал, что ему не удастся вбить клин между Дороти и Кэти, — а если бы и удалось, жизнь его жены превратилась бы в ад. Значит, единственным выходом было вытащить во внешний мир Кэти.

Дон не без трепета приступил к этой задаче. Легко было Брайану говорить «полюбите Кэти!». Ему, небось, не приходилось смотреть в глаза любимому человеку, со страхом и брезгливостью ощущая, как из глубины этих глаз следит за ним чей-то чужой разум! (Или Дону это только казалось? Но поди докажи, так это или нет!) Дон не мог заставить себя воспринимать Кэти как ребенка и вообще как человека; ему казалось, что это какой-то монстр, жуткий паразит из триллера, проникший в мозг его жены и пожирающий ее изнутри... Кэти в его представлении была лишь куском нервной ткани, уродом, лишенным тела, — хотя на самом деле это было не так и с каждым днем становилось все более не так...

И все же Дон старался пересилить себя. Он делал все то же, что делает отчим, пытающийся расположить к себе приемного ребенка: дарил Кэти игрушки, рассказывал сказки, водил на мультики и в зоопарк... Это было дико — дарить игрушки и рассказывать детские сказки взрослой женщине, — и Дон надеялся, что его поведение не выглядит слишком фальшиво. Но, несмотря на все эти усилия, Кэти не разговаривала с ним. Дороти, смущенно улыбаясь, говорила, что Кэти благодарит, иногда задавала вопросы от ее имени, но всегда оставалась посредником между мужем и дочерью. Дон бы почувствовал, если бы Кэти заговорила с ним сама, — тем паче что его жена, благодаря левополушарности, была теперь неспособна сколь-нибудь убедительно сыграть роль.

• • •

«Кэти, папа старается ради тебя, а ты даже не хочешь с ним поговорить!»

«Мне не нужен Дон. Мне нужна только ты, мамочка.»

«Не называй его «Дон». Он твой папа.»

«Я не понимаю, что такое «папа». Ты говоришь, что папа — это почти то же самое, что мама. Но это совсем не так! Я не люблю Дона, и я не могу говорить с ним, как с тобой. И потом, он же снаружи!»

«Кэти, я ведь уже объясняла тебе. У обычных девочек мама тоже снаружи. Просто ты — необычная девочка.»

«Не понимаю, как такое может быть. И почему этих малявок, что мы видим на улице и в кино, ты называешь девочками. Если я — девочка, то они — нет. А если они девочки, то à — нет.»

«Это все очень сложно. Подрастешь — поймешь.»

«Я не люблю, когда ты так говоришь! Ты так и не объяснила мне, чего хотел от тебя Дон, когда ты рассердилась и испугалась.»

«Ну Кэти, тебе еще рано... Кэти, перестань копаться в моем мозгу!»

«Я хочу знать.»

«Ох, ну ладно... Постараюсь тебе объяснить.»

Дороти пыталась подбирать наиболее обтекаемые и деликатные формулировки, но контролировать себя в мыслях намного сложнее, чем в словах. Хотя она теперь в еще большей степени, чем Дон, воспринимала воздержание как нечто привычное и естественное, однако воспоминания о прошлой сексуальной жизни воскресили довольно яркие картины, она даже почувствовала намек на давно забытое ощущение внизу живота...

«Какая гадость!!!»

«Кэти... Ну вот видишь, не зря я опасалась, что ты не поймешь...»

«Это отвратительно! Я ненавижу Дона!»

«Кэти, Дон совсем не хотел причинить мне боль. Он, наоборот, хотел сделать мне приятно... Другие мужчины и женщины тоже такое делают...»

«Они гадкие, гадкие! Это так мерзко! Обещай, что больше никогда, никогда не будешь этого делать!»

«Доченька, если бы люди этого не делали, то и детей бы не было...»

«Тебе не нужны другие дети! У тебя есть à!»

Дороти еще никогда не чувствовала такой волны гнева, обиды и острого разочарования в любимом человеке, какая исходила теперь от Кэти.

«Дочка, успокойся. Мама больше никогда не будет такого делать, ни с Доном, ни с кем-нибудь другим.»

«Честно-честно?»

«Честно-честно.»

Дон вскоре получил наглядное доказательство существования Кэти: она пристрастилась к рисованию.

• • •

Хотя Кэти по-прежнему не разговаривала с ним, Дон вскоре получил наглядное доказательство ее существования. Она пристрастилась к рисованию. Хотя Дон и прежде видел, как Дороти — он по-прежнему мог думать об этом теле только как о Дороти — читает детские книжки или играет с куклами (последнее зрелище он переносил особенно тяжело), он не мог отделаться от ощущения, что это делает его жена, в крайнем случае — его жена для Кэти, но никак не сама Кэти. Однако рисовать Дороти не умела и не занималась этим с детства; теперешние же картинки, выходившие из-под ее карандашей и кисточки, были пусть и по-детски примитивными, но явственно выдавали талант и с каждым разом становились все лучше. Главное же — все они создавались левой рукой, в то время как Дороти была стопроцентной правшой.

Вскоре Дороти заявила, что Кэти следует серьезно учиться рисованию. Так как и взрослая, и детская студия отпадали, Дону пришлось — хотя он был далеко не в восторге от этой идеи — раскошелиться на частного учителя. Художника звали Полак, и ему еще не было сорока. Дону не понравились не только грядущие расходы, но и мысль о том, что его жена будет подолгу оставаться наедине с этим человеком; он, правда, не думал, что теперь Дороти подпустит к себе кого-либо, и все же почувствовал себя гораздо спокойнее, когда узнал, что Полак гомосексуалист.

Полаку была изложена полуправда: мол, Дороти попала в аварию, и в ее поведении могут наблюдаться некоторые странности, но в целом она вполне нормальная. Было сказано также, что Кэтрин — ее второе имя. Поначалу Полак взялся за дело без особой охоты, мысленно окрестив Дороти «дамочкой, у которой не все дома», однако ее незаурядный талант быстро заставил его изменить свое мнение. Прежде ему еще ни разу не приходилось видеть столь способной ученицы.

• • •

— Ты здорово рисуешь, Кэти, — сказал Дон, рассматривая ее работы. Он был почти искренен. Рисунки и впрямь были хороши, и это было ясно даже такому профану в живописи, как он. Вот только... они ему не нравились. Может быть, потому, что краски были слишком яркими, а контуры — слишком резкими. А может быть, просто потому, что автором этих работ была Кэти.

— Дочка, что надо сказать? — Дороти произнесла это вслух, демонстрируя мужу, что не оставляет попыток наладить диалог между ним и Кэти. Однако она давно уже делала это скорее для порядка, нежели желая добиться результата.

Вдруг левая рука женщины протянулась вперед и с неожиданной силой схватила Дона за запястье. Тот вздрогнул и попытался отдернуть руку.

— Оставь меня в покое, Дон, — сказали губы его жены. — Оставь в покое меня и маму! Ты чужой, и ты сам знаешь, что ты чужой!

Дон встал, не говоря ни слова, набросил куртку и вышел. Он направился прямиком в бар и в тот день впервые основательно напился.

• • •

«Кэти, ну зачем ты с ним так?»

«Ты слишком добра с ним, мама. Он ненавидит меня!»

«Дочка, ты преувеличиваешь...»

«Не надо лукавить, мама. Ты же знаешь, как я не люблю неправду. И ты не хуже меня знаешь, как он ко мне относится. Его чуть не стошнило, когда я до него дотронулась.»

Дороти промолчала. Это была правда.

«Он хочет, чтобы à умерла.»

Первым движением Дороти было возразить, но она вновь вынуждена была молча согласиться.

«Мы должны избавиться от него, мама.»

«Ну... — протянула Дороти, — не думаю, что развод сейчас был бы лучшим выходом...»

«Нам ведь никто не нужен! Только я и ты!»

«Видишь ли, дочка, Дон неплохо зарабатывает. А мне, по правде, не хочется возвращаться к работе секретарши. Да и тебе было бы скучно наблюдать весь день, как я принимаю электронную почту и рассылаю факсы.»

«Мы что-нибудь придумаем. Главное, что ты его больше не любишь.»

«Ну... вообще-то мне его жалко.»

«Это пройдет, мама. Это пройдет.»

• • •

Не прошло и полугода с начала занятий Кэти живописью, когда Полак всерьез заговорил об организации ее персональной выставки.

— У вас удивительный талант, Кэтрин. Мы сделаем сенсацию.

— Мы заработаем много денег? — заинтересовалась Кэти.

— Ну, возможно, не сразу... — Полак в который раз улыбнулся детской наивности этой женщины, — вы понимаете, художников много, и для того, чтобы твои картины пошли нарасхват, одного таланта недостаточно. Нужно пробиться, сделать себе имя... Для начала хорошо уже то, что вас заметят. О вас напишут два-три критика, к чьим словам прислушиваются... потом...

— А если у меня уже есть имя? Если я знаменита на всю Америку? На весь мир?

— Правда? — Полак с улыбкой склонил голову набок.

«Кэти, не надо!»

«Мама, я знаю, что я делаю! Не мешай!»

— Вы читали про «Сандру Д. — две в одной»?

(Именно такое прозвище присвоила ей — точнее, им — бульварная пресса.)

— Так вы хотите сказать, что вы...

— Да. Я Кэти. А Дороти — моя мать.

— Это правда, мистер Полак. Кэти — моя дочь. А сама я совершенно не умею рисовать.

Полак даже не выглядел особенно удивленным.

— У меня мелькало такое подозрение, — признался он. — Я чувствовал, что вас на самом деле двое. Особенно когда заметил, что рисуете вы всегда левой рукой, а пишете правой. Но я ни о чем не спрашивал. Раз вы сами не говорили, значит, это не мое дело.

— Так что там насчет выставки, мистер Полак? — напомнила Кэти.

— Да. Это будет бомба. Термоядерный взрыв.

• • •

Он оказался прав. Наверное, даже обнаружение неизвестной ранее картины Рафаэля или Леонардо не вызвало бы такого ажиотажа. Люди, даже не имевшие отношения к живописи, прилетали со всех концов Америки и из других стран, чтобы посмотреть на работы Кэти Стивенс, девочки, возникшей в результате небывалого медицинского эксперимента внутри тела взрослой женщины, девочки, чей физический возраст едва достиг двух лет, но чье умственное развитие было уже на уровне средней школы, а художественный талант значительно превосходил многих взрослых живописцев. После окончания выставки ее работы — все, даже первые неумелые детские рисунки — были раскуплены за очень внушительные суммы. Дороти подумывала, не купить ли собственный дом, но для начала решила ограничиться переездом в двухэтажную квартиру. Дон последовал за ней; трудно сказать, на что он еще надеялся.

Само собой, Дороти и Кэти осаждала пресса, и они решили не отказываться от интервью, но, поскольку желающих было слишком много, проявляли изрядную разборчивость, так что корреспонденты менее респектабельных изданий решили удовольствоваться хотя бы Доном.

Дон к этому времени пил уже ежедневно и успел потерять из-за этого работу. Правда, ему снова удалось устроиться в компьютерную фирму, но не в такую крупную и на менее значительную должность; соответственно, зарплата его вновь уменьшилась. От журналистов он прятался, а когда один из них все же отловил его в баре на окраине, Дон сильно избил его.

Был суд. Процесс освещался в газетах, хотя далеко не так громко, как выставка Кэти. Дона присудили к крупному штрафу, хотя прокурор требовал тюремного заключения. Чтобы расплатиться, Дону пришлось взять денег у Дороти.

На другой день его вызвал к себе шеф.

— Стивенс, у нас тут серьезная фирма, а не балаган. Если вы думаете, что скандальная слава вашей жены дает вам какие-то привилегии, то вы ошибаетесь. Мне нужен программист, а не пьяница и драчун.

Собственно, это еще не было увольнением. Это было строгим предупреждением. Но Дон не стал вдаваться в детали. Он просто послал шефа в задницу.

Получив расчет, он направился прямо в бар.

• • •

— Могу я поговорить с миссис Дороти Стивенс?

— Извините, я слишком устала от интервью, — Дороти сделала движение закрыть дверь.

— Я не репортер, — об этом, впрочем, уже можно было догадаться по чопорно-безукоризненному костюму гостя. Он протянул визитную карточку. «Малькольм Р. Пауэл. Издательство Голдсмита и Харрисона» — отливали тисненые золотом буквы. — У нашего издательства есть хорошее предложение к вам. К вам обеим, — гость лучезарно улыбнулся. — Могу я войти?

Дороти пропустила его в квартиру и указала на кресло.

— Благодарю. Не думали ли вы, миссис Стивенс, о том, чтобы написать книгу? Обо всем, что с вами случилось... о появлении Кэти, о том, как она развивалась, о вашей жизни вдвоем... И, конечно же, читателям будет очень интересен и рассказ самой Кэти о себе.

— Но... — Дороти выглядела растерянной, — я никогда не была писательницей. Я и рисовать-то не умею, это все Кэти... но для того, чтобы писать книги, у нее, боюсь, еще маловато опыта...

— Это все не страшно, — отмел возражения Пауэл. — Литературную обработку наше издательство берет на себя. Вам достаточно лишь рассказать о себе... вам обеим. Авторами книги будут значиться Дороти Стивенс и Кэтрин Стивенс, — он вновь обаятельно улыбнулся.

— Ну, я, право, не знаю...

— Я еще не назвал вам сумму гонорара. Я уполномочен предложить вам пятнадцать миллионов долларов. Естественно, при условии, что мы получаем эксклюзивные права на книгу...

• • •

В баре громыхала музыка и плыл сигаретный дым, подсвеченный красным и желтым, — это был один из последних в городе баров для курящих. Дон пристрастился к табаку несколько месяцев назад, дома он, впрочем, не курил — это было нетрудно, ибо в последнее время он проводил там все меньше времени.

— Привет, — сказал хрипловатый женский голос.

Дон оторвал взгляд от стоявшего перед ним на стойке полупустого стакана и нехотя повернул голову налево. Рядом с ним пристроилась длинная крашеная блондинка с кроваво-красными губами, макияжными пятнами на скулах и серьгой в правой ноздре. Она курила тонкую сигарету и, похоже, пыталась делать это элегантно, но общий вид был довольно потасканный. Ей могло быть и 20, и 40 — под слоем косметики, да еще при таком освещении, трудно было разобрать.

— Дерьмовый выдался денек, верно? — изрекла она, оценив выражение лица Дона.

— Да, — односложно ответил он, думая про себя, что на самом деле дерьмовый денек выдался не сегодня, а два с лишним года назад, когда он отвозил Дороти из клиники, где ей сообщили пол младенца...

— Вот и у меня тоже, — пожаловалась крашеная. — Ты не купишь мне выпить?

— Если тебе интересно, есть ли у меня деньги, — сказал Дон, — то они у меня есть, — для убедительности он достал бумажник, помахал им и сунул обратно в карман. — Меня сегодня выперли с работы и дали расчет. А теперь давай опустим ненужные прелюдии и поедем сразу к тебе. Ты ведь этого хочешь?

— Как желаешь, — пожала плечами крашеная, судя по всему, не обидевшись.

— Только должен тебя предупредить, — добавил Дон, отталкиваясь от стойки. Он сделал шаг, и его качнуло. — Я не уверен, что у меня получится. Я слишком много выпил, и потом... я слишком долго этим не занимался.

— Ничего, — заверила его крашеная и провела пальцем с наманикюренным ногтем по его верхней губе, — у меня и не такие мертвецы воскресали. Идем.

• • •

«Мама, ну теперь-то мы должны избавиться от Дона!»

«Да, Кэти, ты права. Мне действительно давно уже следовало подать на развод.»

«Нет. Развод — это не выход. Мы теперь богаты, а он — пьяная развалина, которую скоро не возьмут даже в грузчики. Он от нас не отстанет. Будет таскаться, клянчить денег... а то и того хуже. Он может нас убить. Из мести, из зависти... Он же ненавидит меня. И тебя тоже ненавидит. Потому что ты со мной, а не с ним.»

«Ну, вряд ли Дон решится...»

«С него станется. Особенно когда пьяный. И вообще, зачем нам рисковать? Мы должны избавиться от него раз и навсегда.»

«Каким образом?»

«Мама, ну ты же прекрасно понимаешь, каким! Мы должны убить его.»

«Убить?»

«Ну да. Это же так просто — убить того, кто снаружи. Не сложней, чем разорвать неудачный рисунок.»

«Но... как же мы его убьем? Наймем киллера?» — Дороти мысленно усмехнулась.

«Зачем? Просто застрелим. Из его охотничьего ружья. Ты же умеешь с ним обращаться. А через тебя и à умею.»

«Но... нас же арестуют. Посадят в тюрьму.»

«Кого? Им никогда не удастся доказать, какая из нас это сделала. А посадить невиновного они не могут.»

Левополушарная логика Дороти не могла не оценить простую красоту этой мысли. Действительно, возникала парадоксальная ситуация, когда бесспорная виновность одного из подозреваемых служила одновременно надежным алиби им обоим — ибо если один виновен, то второй — нет, а кто из них кто, установить невозможно. Невозможно и доказать соучастие: медики подтвердили бы, что в принципе любая из них могла захватить контроль над телом. И более того, если бы даже как-то удалось доказать, кто именно нажал на спуск, — это ничего не дает, ибо посадить (а тем паче — казнить) их можно только вместе, а это значит — вместе с виновным подвергнуть каре невиновного, что есть грубейшее попрание законов и прав человека. Значит, им придется отпустить заведомого убийцу. Дороти развеселила эта мысль. А еще она подумала, что теперь цена книги еще больше вырастет.

И все же... что-то, оставшееся на задворках ее памяти, что-то, давно угасшее и остывшее, но все же еще не совсем развеянное пеплом по ветру, мешало ей вот так просто снять ружье со стены и выстрелить в Дона. В человека, которого она когда-то любила.

В замке зашевелился ключ.

«Пора, мама. Идем за ружьем.»

Дон долго провозился с замком, прежде чем ему удалось открыть. Наконец он ввалился внутрь, скинул на пол куртку и, не снимая ботинок, потопал к лестнице.

Его жена была на втором этаже квартиры. Она стояла возле висевшего на стене ружья, и руки ее совершали странные движения — она словно боролась с кем-то невидимым.

«Мама, не мешай мне! Дай я возьму ружье!»

— Дороти! — донесся хриплый голос снизу.

«Вот, видишь? Приперся посреди ночи и, конечно, пьян в стельку. Так еще и тебе покоя не дает. Как думаешь, что ему надо? Может, он опять хочет сделать с тобой мерзость? Ты что, позволишь этой пьяной свинье изнасиловать нас обеих?»

— Дороти! — Дон, цепляясь за перила и глядя под ноги, начал неуклюже подниматься по лестнице.

Дороти неслышно вышла на верхнюю площадку. В руках у нее было ружье, опущенное стволами вниз.

«Вот он! Полюбуйся на него!» — Кэти задыхалась от гнева и омерзения, и Дороти тоже почувствовала, как отвращение подкатывает к горлу. Одежда Дона была в беспорядке, воротник рубашки расстегнут, галстук и вовсе куда-то пропал. Хотя он не добрался еще и до середины лестницы, она уже ясно чувствовала крепкий дух виски, смешанный с резким запахом каких-то дешевых духов.

В лицо ему смотрели два ружейных ствола.

«Приперся сюда прямиком от шлюхи!» — Дороти даже не знала, была это мысль Кэти или ее собственная. Должно быть, они подумали в унисон.

Дон, наконец, заметил ее тень, падавшую на ступеньки, и поднял голову. Его лицо и шея были испачканы помадой.

— Дороти, — сказал он, — à...

«Развожусь с тобой», — хотел продолжить он, но слова застряли у него в горле. В лицо ему смотрели два ружейных ствола.

— Нет, — пробормотал он, моментально трезвея. Почему-то он сразу понял, что это не шутка и не пустая угроза.

— Да, Дон, — ответила та, что стояла на верхней площадке.

Последним утешением для него было бы осознать, что она нажимает на спуск пальцем левой руки. Но она делала это правой.

© Ю. Нестеренко, 2007
Нестеренко, Юрий. «Ребенок Дороти Стивенс»
выложено: 18.08.07
архив: №46; июнь 2007
рубрика журнала: Зона развлечений
рубрика сайта: Рассказы
Автор:
Юрий Нестеренко

[Erdferkel]

Это не фэнтези, а подражание Henry Slesar и иже с ним

[Бернадетте]

ну, извините
что попалось, то и взяла :)

[Erdferkel]

А вот Лавкрафт еще хороший писатель :-)

[Maximus@.ru]

Спасибо за рассказ, завтра я его прочитаю.

[Erdferkel]

А почему завтра? Вы же вроде для чтения на работе хотели, в ночную смену??

[Maximus@.ru]

У меня ещё две книги пришли. Я их читаю сегодня.

[tchara]

***А вот Лавкрафт еще хороший писатель :-)***

да, суперский. Жалко, что Некрономикон нигде не получилось достать пока:-(

[злобный гном с волосатыми ногами]

у меня есть нечто подобное...