|
(c) Loskutov Бездна души Ольги М. Приближался полдень. Мы с коллегой переговаривались, сидя за соседними столами. Cтолы стояли напротив друг друга, так что наши голоса свободно катались в воздухе, как бильярдные шары, и плавно закатывались в различные наши, числом четыре, уши. Он чертил твердым карандашом, и я чертил тоже, высовывая язык от старательности и глядя на часы, чтобы не отстать от обеда. Иногда нам надоедало общаться вежливо («Валентин Сидорович, условные обозначения страницы 5 у вас в каком шрифте, позвольте узнать?»), и мы визжали на повышенных тонах, подхлестывая себя во избежание скуки, рассеивая тоску осеннего кадмиевого дня.
- Эх, перестань, перестань меня терзать своими ГОСТами и ОСТами, Валька-педант! – верещал я. – Не то прободеет у меня язва, тогда я отвалю тебе камаз тумаков вместо «здрасти, как поживаете».
А Валентин Сидорович кричал мне, свистя над головой рейсшиной:
- Уймись, патлатый дурак, не то мой острый грифель прошьет насквозь мочку твоего уха!
Я зачмокал, вытащил из-за пазухи грейпфрут и ловко разделал его бритвенным станком. Сожрав грейпфрут, я задремал.
Проснулся я от шагов нашего начальника, пытавшегося пройти в дверь. Ему это не удавалось, потому что, когда он приближался к двери, она молниеносно отодвигалась в сторонку на пару сантиметров, заставляя его тыкаться носом в стену и досадно топать ногой. Наша дверь была старая феминистка. Мы задабривали ее, смазывая оливковым маслом и позволяя иногда неожиданно дать себе по лбу.
Начальник устал пританцовывать у двери и, сложив руки гордиевым узлом, забасил с той стороны:
- Ну как там наше производство? Сегодня срочный заказ – некая Ольга М., патрон просил лично для себя.
Начальник прицепил фотографию этой Ольги М. скотчем на швабру и неуклюже попытался просунуть ее в дверь. В конце концов, ему это удалось. Я сдернул фото со швабры и изучил его.
К комнате красного цвета на большой деревянной кровати, застеленной крокодиловыми шкурами, сидела красивая брюнетка в одном исподнем. Торшер, забившись в угол, меланхолично освещал комнату. Глаза у брюнетки, и без того весьма оранжевые, горели огнем. Картина на стене позади изображала дьявола в смокинге и парике времен французских Бурбонов. Дьявол подрагивал от вожделения и иногда вздыхал, глядя на брюнетку.
Я сел обратно на стул, положил фотографию перед собой и почесал голову. Потом я плотно закрыл шторы, взял циркуль, пересел за мольберт и стал изучать душу Ольги М. Внимательно глядя в ее глаза, прикладывая уши к интерьерам спальни, в которой она сидела, я надеялся что-то увидеть и услышать. За окном ездили машины и лошади, и это меня отвлекало. Мне даже пришлось встать, достать винтовку и всадить несколько пуль в нарушителей спокойствия. Лошади умирали молча, машины забавно полыхали. Стало потише.
Через час напряженного анализа мои руки сами стали чертить на ватмане схематические каракули. Ольга не любила курчавых брюнетов… это видно по перечеркнутому черному кругу, та-а-ак, еще она иногда страдала от низкой самооценки – ее локус контроля был смещен в сторону мужчин. Ее душа с трудом пробивала путь через мое сознание. По всему было видно, что эта оранжевоглазая обладает большой силой воли. Я медленно дошел до середины пролога ее души, в котором было пока что относительно уютно – мяукали любимые ей тигровые морские коты, разливалось по стенам мороженое крем-брюле… Вдруг я почувствовал острые углы с запахом дешевого мужского дезодоранта– это были первые признаки мужененавистничества.
На улице темнело. Дворники сворачивали асфальт в огромные рулоны, чтобы закатить его на ночь в ангары для мойки и ароматизации. Студеные запахи водорослей летели с залива. Тут мой коллега, сидя за вечерним чаем с жареными осьминогами, захихикал тонким голосом. Я встрепенулся и потерял концентрацию.
Валентин Сидорович читал юмористический журнал. Он не переставал смеяться даже спустя пять минут. Я подошел к светильнику, снял с него абажур и одел ему на голову. Смех стал глуше, но не исчез вовсе.
Подойдя к сейфу, я вздохнул и извлек оттуда белую палочку, набитую специальной травой. Каждая из них была строго регламентирована. Я записал в форме, прикрепленной рядом с сейфом: «Взято мной для концентрации вдохновения, 1 штука» и сел за свой мольберт.
В кабинетике заклубился дым. Валентин Сидорович продолжать издавать звуки. Я воткнул в уши пробки и сосредоточился на фото. Сознание мое стало мутным и зеленым. Итак, Оля. Брюнетка, легкая близорукость на левом глазу, под пудрой прячет некоторое количество веснушек, хорошие зубы, одна коронка всего, склонность к поэзии… раз, два, четыре, девять! Может процитировать девять отрывков из Бодлера, есть сексуальный опыт с женщиной, а также с кошкой, любит играть в теннис, плавать, два года работала страховым агентом, вегетарианка…Меня начало обдавать холодом, пальцы посинели и плохо воспринимали информацию с фотографии. Тщательно затягиваясь, я докурил травяную палочку и решил подождать.
По ковру запрыгали миниатюрные горные козлы, под потолком зависли циркачи, заиграли симфонии и полились водопады. Отгоняя от себя эти иллюзии, я согревал пальцы дыханием и ловил ускользающую Ольгу М. Пройдя пролог ее души, я вторгся в коридор, ведущий в разделочную. Здесь мне стало страшно. Липкие руки выталкивали меня, грубо хватая за лицо и шею. Холодный ветер дул мне прямо в промежность. Инстинктивно я опустил руки ниже пояса, прикрываясь. Аутизм, гвозди прежних чувств, вбитые наспех в мякоть стен, запутанность векторов эротической силы, полный беспорядок предпочтений, отсутствие нравственных законов, любовь к укусам и шлепкам… Выхватив все это пунктиром, я откинулся на спинку стула, поморщившись от резко нахлынувшей мигрени.
Потом я вышел из кабинета, воспользовавшись тем, что дверь уже спала – было около девяти вечера. Я встал у открытого окна, оперся о стену и устало закурил сигарету. Потом я позвонил начальнику. Слышно было, как на другом конце провода телефон забегал по квартире, разыскивая своего хозяина. Шеф, кажется, сидел перед телеком. Телефон прыгнул ему на колени и зазвенел.
- Простите за беспокойство. Кажется, требуется еще материал…
Шеф издал недовольный звук.
- Кто тот несчастный, что принес фото, желая подвергнуть свою неразделенную любовь нашему анализу? Наверняка ведь поэт. Тогда его стихи к ней очень помогут. Или рисунки. Так всегда делается.
- Рабочий день издох, - сказал мой начальник, - я тут пью виски и мне уже на все наплевать. Прости, Саша, но я совершенно бесполезная для тебя развалина. Этот тип – какой-то неудачник из пригорода. Вот тебе его адрес, делай с ним все, что хочешь.
Он продиктовал адрес.
- А знаешь, чем кончается фильм «Цыплячьи бега»? Там Джонни в конце вешается на куске проволоки, а врач ему и говорит «Эх, Джонни», а потом…
- Ладно, мне надо идти.
Я затушил сигарету и повесил трубку. Выйдя на улицу, я осмотрелся. Месяц дежурил на небе. Он тер слипающиеся зенки и прихлебывал кофе, чтобы дотянуть до утра. Я свистнул механического страуса, запрыгнул на него и покатил на нем в пригород. Холодный воздух дул мне в уши. Изредка из дворов на стрекот страуса выбегали свиньи и, гавкая, преследовали нас километр-другой. Я включил карманный фонарик.
Страус привез меня в район каких-то трущоб, скинул с загривка и механически потребовал рассчитаться. Я засунул ему в пасть пару лотерейных билетов, щелкнул по носу и попрощался.
Поскольку я работал в НИИ потрескавшихся сердец, мне не хотелось напрямую расспрашивать нашего клиента о том и о сем. Необходимо было выведать все, что он предпочел нам не сообщать о своей возлюбленной тайно. В конце концов, это для его же пользы.
Я подошел к домику, окруженному тенями, как глаза танцовщицы из стрип-клуба. Дрозд-привратник посмотрел на меня с каминной трубы, протер испачканные сажей блестящие глаза, нацепил монокль, крякнул и, засунув клюв в трубу, сообщил хозяину о визите. Дрозд означал, что в характере у моего клиента водится утонченность. Другие держат для тех же целей свиней, или даже собак… Задумавшись над этим, я решил притвориться странствующим психотерапевтом.
Я поднес кулак к двери и собрался постучать. Но дверь сама издала за меня все нужные звуки, – это была современная, недавно выведенная порода дверей, - и распахнулась под рукой хозяина.
- Буэнос ночес, компадре, - начал я птичьим голосом, рассматривая мужчину в проеме.
Он был в домашнем халате, украшенном павлиньими перьями, левая половина лица его подергивалась, а синюшные волосы шевелились под действием каких-то неведомых сил.
- Здрасьте, - сказал он мне.
- Позфольте узнать, тут говорить по-русски?
- Яволь, майн хер – ответил он мне тонким голосом.
- Хорошо. Я путешествую по городам и городкам наедине с собой и со своими постмодернистскими теоремами в голове. Я психотерапевт, доктор Люгер, вот моя визитка.
Я протянул ему свой носовой платок.
Он взял его правой рукой, вгляделся, а потом стал изучать меня. В конце концов, он сунул платок в карман. Я знал, что вопросов он задавать не будет – на его интеллигентность можно было положиться.
- Хм, - сказал он.
- Ночь настигла меня, как утконоса настигают первые признаки антропоцентризма, и я решил где-нибудь посидеть и выпить водочки. Мой саквояж, как видите, оставляет желать лучшего – алкоголь в нем закончился. Но есть малоизвестная поэма Снорри Стурлусона в оригинальном издании, то ли пятнадцатого, то ли шестнадцатого века – никогда не мог расшифровать толком эти проклятые римские цифры…
Халатный мужчина высунулся из двери и огляделся по сторонам. Я тоже огляделся, вдруг, думаю, у него зрение плохое, – не заметит подкрадывающихся коммивояжеров, или термитов, или повышения ренты, – все это было бичом здешних мест.
Он вдернул меня внутрь, пробормотав: «Входите».
Затем, заломив руки за спину самым печальным образом, он уставился в меня и сказал:
- Ну что ж, доктор Флюгер, позвольте уж мне так вас называть…
Я нахмурился на мгновение, вспоминая, каким же именем я назвался, и поправил на носу придуманные мной очки.
- Вы кстати зашли. Я разрывался между желанием опрокинуть стакан-другой и поиграть в морской бой с моим членистоногим попугаем по прозвищу Бабуин… Впрочем, я слишком многословен. Я одинокий нестарый еще человек, и я почти что погиб…
Я присел на пуфик, достал из кармана специальный козинак и, развернув его, предложил хозяину. Он отломил кусок, потом отошел вглубь гостиной и смешал нам две водки с пеплом самшитового дерева. Лично я предпочитал каштановый, но не стал возражать. Надо было нежно выудить у него побольше информации об Ольге. Такова была моя работа. Подчас она таила в себе опасности. Недаром в моем кармане всегда наготове был водяной пистолет, наполненный неплохим армянским коньяком, чтобы можно было мгновенно расслабиться в критической ситуации… Между тем, клиент протянул мне бокал и представился.
- Зовите меня просто, Кирилл-Иммануил. Обогрейтесь слегка у камина, потом я постелю вам в комнате для странствующих психотерапевтов.
- Очень приятно. Спасибо за приглашение, но, боюсь, я успею лишь вздремнуть с полчасика, поскольку целиком предан своему делу – как правило, путешествуя, я извлекаю из веревочных петлей разных бедолаг: поэтов, неудачно влюбленных, бухгалтеров, иногда рок-звезд и даже целые отряды из Секты Помешанных Придурков. Они, недовольные, постоянно за мной после этого гоняются…
- Как интересно, - у Кирилла-Иммануила блеснули глаза, - а как вы их находите?
- О, у меня есть специально обученный тетерев, с очень развитым обонянием, он отлично улавливает в воздухе пораженческие настроения.
Мой собеседник закачался, слеза вывались у него из глаза и промочила насквозь домашнюю туфлю. Он отряхнулся и жадно прошептал:
- Покажите мне этого вашего дятла!
- Тетерева. Увы, при всем уважении. Он отправился снимать стресс в ближайший бордель и обещал вернуться ближе к утру… А почему это вас заинтересовало? И почему вы столь печальны?
Его лицо перестало дергаться. Это начал действовать раствор болтливости, которым был щедро вымочен мой специальный козинак. Я мог дать руку моего шефа на отсечение, что у Кирилла уже чесался язык.
- Понимаете, я безуспешно люблю одну потрясающую даму.
«Так-так-так-так-так-так-так-так-так», - похвалил себя я.
- Ее глаза оранжевы, как самый апельсиновый апельсин, кожа мягка, как спинка вот этого дивана, а ее пальцы столь возбуждающи, что телефонная трубка у нее дома постоянно находится предоргазменном состоянии…
Началось. Теперь мне надо запастись терпением. Скоро он будет читать стихи. Я вздохнул, закурил и взглянул на часы. Иммануил пританцовывал по комнате и иногда возбужденно совал голову в ложе камина. Его уши немного обуглились, но он, взволнованный, этого не замечал.
-…мы с ней познакомились в кружке анонимных аквалангистов. Знали бы вы, как она плавает, у нее такие ноги! Вот что я написал про нее. Это стихи, не обессудьте…
Я выпил и механически откусил от своего козинака. Не стоило этого делать, но был уже поздняк метаться.
Многословные тирады Кирилла сводились к тому, что эта стерва влюбилась в человека-амфибию, которого она видела в кино, и теперь знать не хочет ни Кирилла, ни Иммануила. Еще она нюхает кокаин и, как ему кажется, ходит по субботам в кружок ведьм в подвал на окраине города, где предается разнузданному сексу со всяким, кого только могло выдумать воспаленное воображение Кирилла: отставные полковники-садисты, молодые священники, сосед Колька, подруги Катя и Матя, психотерапевты с огромными членами и даже одна немецкая овчарка.
Под конец Иммануил расплакался и сел ко мне на колени.
- Ну, ничего, ничего, - сказал я, - хорошо, что я оказался поблизости. Неразделенная любовь – мой конек и мой горбунок. Будучи еще совсем маленьким мальчуганом с потными ладошками, я уже читал своим ровесникам лекции о том, как быть, что делать, и кто виноват. Давать наставления – мое излюбленное занятие после поедания анчоусов и лежания на диване. Имея не только множество дипломов ведущих в никуда университетов мира, но и богатый опыт собственного оболванивания самыми разными мегерами, я утверждаю, что….
Меня понесло. В отчаянии я незаметно отшвырнул от себя проклятый козинак прочь. Зато Кирилл, кажется, успокоился.
- … женщины - сладкий яд, данный нам дьяволом, дабы мы пропитывали им свои души, покуда те не одурманятся и самовывозом не отправятся в ад. Власть женщины порой столь велика, что даже семьдесят семь голубых китов, помещенные друг на друга и склеенные для прочности универсальным клеем ПВА не будут являть той громадности, что она собой олицетворяет. А их фантастическое распутство…
Тут Кирилл оживился и слез с моих коленей, горячо закивав головой.
- …хочется выловить всех этих нашпигованных тестостероном любовничков, всех этих сальных дядек, ухмыльчатых юношей и даже одну немецкую овчарку и бить их всех своим разнузданным благородным кулаком, пока не начнет слегка клонить в сон…
Кирилл подскочил к столику и смешал еще два коктейля. Часы пробили одиннадцать вечера, хмурые портреты в рамках на стенах начали позевывать и ворчать на то, что пора укладываться и ходят тут всякие шарлатаны. Я закашлял, как мог, их ворчание и принял от Кирилла новую порцию водки. В конце концов, мое красноречие пошло делу только на пользу, решил я.
- Итак, мой дорогой и неожиданный друг! Хотите ли вы, чтобы я, образно говоря, изготовил для вас противоядие от вашей великолепной Ольги, или же влюбил ее в вас как следует, вложив всю свою душу и обширную компетенцию в это благородное дело спасения души человеческой?
- Да, да, да, спасите меня, о, чудесный доктор Кугель!
- Мне понадобятся все фотографии вашей жестокой возлюбленной, а также все ваши стихи к ней, рисунки, и страстные послания, записанные, конечно же, на диктофон, во время мастурбации.
Кирилл покраснел и потупился.
- Не извольте беспокоиться, вам я доверяю, доктор. Сейчас я все принесу.
Он умчал в спальню. В камине потрескивали дрова и обгоревшие кости коммивояжеров. Я вспотел от напряжения и нервно барабанил пальцами по ручке кресла. Мне хотелось прекратить этот фарс как можно скорее, вернуться к себе и сесть смотреть мультики про Гуфи, потягивая какао со сгущенкой.
Кирилл вернулся из спальни еще более взлохмаченный. Не глядя на меня, он сунул мне в руки папку и пробормотал:
- Только мне хотелось бы, видите ли, чтобы вы надолго не задерживали это у себя, все так интимно…
- О, не волнуйтесь! Верну через пару дней. А теперь я вынужден откланяться, ждут дела. Спасибо за угощение и приют. Теперь я чувствую себя отдохнувшим и будто на пятьдесят-шестьдесят лет моложе. До встречи, компадрэ!
Кирилл не нашел, что сказать и вместо этого меня обнял.
- Держитесь, скоро вы будете удовлетворены! – сказал я напоследок и закрыл за собой дверь. Я возвращался домой по ночному городу, сжимая в руках папку. В голове моей то и дело принималась играть неуловимо знакомая блюзовая тема, словно кто-то таинственный и могущественный пытался снабдить мои шаги печальным саундтреком. Однако, поскольку я предпочитаю слушать хип-хоп и русские народные песни, то я как мог постоянно вытряхивал проклятый блюз из головы, пока у меня совсем не растрепались волосы.
Подойдя к своей плавучей посудине, я поднялся по трапу мимо швейцара-аллигатора Ромы, сунув ему в лапу окровавленный дымящийся окорок антилопы, который я специально для него таскал в кармане. Швейцар поклонился мне и слегка приподнял кепи. Он был хорошим парнем, хотя и бросил школу. Я потрепал его по плечу и, рискуя свалиться в грязную воду, заскрипел по трапу к своей хижине.
На фотографиях Ольга была в самом расцвете своей бросающейся в глаза красоты. В боа и без боа, в бюстье и без бюстье, в чулках и без чулок она была равно великолепна. Я скрючился за столом с лупой и получал удовольствие. Когда настольная лампа стала жечь мою голову чересчур нестерпимо, я нехотя встал, потянулся и вылил на себя ведро ледяной воды, чтобы снять напряжение. Потом я подошел к зеркалу и тут же отпрянул – проклятая лампа выжгла мне на черепе пентаграмму: там где у меня были пышные черные волосы, теперь красовалась перевернутая звезда. Я насторожился. Это было неспроста. Придется носить шляпу на голове.
(О, боже, мне так не идут шляпы! Я пробовал привыкнуть к двум, и с обеими ничего не вышло. Одна все время сидит косо, а другую сдувает ветром. А чуть пойдет дождь, так они начинают линять. Еще прическа сбивается в безумный колтун, а с затылка я становлюсь похож на гриб. Моя бывшая жена всегда смеялась надо мной, когда я пытался носить шляпы. Сама-то она борсалинила еще как, чертова стерва. А в меня кидалась бумажными журавликами и бутылками.)
В комнате было совсем ничего не разобрать. Я устало тер глаза и пил двенадцатую чашку кофе с бензедрином. Моя лампа съеживалась, как будто от страха. Подул ветер, едкий туман с реки просунул голову в форточку и прошептал мне что-то на санскрите. Я дал ему по башке хоккейной клюшкой и велел говорить по-русски. Он закашлялся и убрался прочь. Чертовщина какая-то, подумал я.
В комнате стало нестерпимо темно. Под обоями зашуршали крупные насекомые, рыбы и грызуны. Плюнув на все, я решил развести костер прямо посреди гостиной. Так я и сделал, покидав в железный таз костей из вчерашнего супа и полив их керосином. Стало гораздо уютнее.
Я перечитывал письма и стихи Кирилла. Малоинформативные, они пестрели пробитыми стрелами сердцами, одинокими вечерами, словами вроде «бестрепетно-трепещущая ночь», «кроваво-розовая роза», «крыницы страсти», а еще там было изобилие океанов любви, морей вожделения, небес огня и вообще целая галактика штампов и общих мест.
Потом я сосредоточился на рисовании схемы. Вдохновленный новым материалом, я работал быстро. Еще немного, и лист алхимической бумаги начнет шевелиться под моими пальцами. Я украсил бархатную ткань схемы веселыми фаллосами по углам, расцветил кислотно-оранжевыми виньетками, спрыснул женским «Кензо» и критически оглядел свое произведение. Трехмерное изображение структуры Ольгиной души было почти готово. Клиент останется доволен. У меня замечательно получился пролог – стены были украшены плюшевыми мишками и летучими мышами, коридор был мрачноват, как и тогда, когда я изучал фото, а вот разделочная души по-прежнему вселяла в меня смертное уныние. Зажмурившись, я просунул руку внутрь схемы и быстро попытался достичь разделочной. Тут же кто-то едва не отхватил мне пальцы ледяными лезвиями. Внезапно костер потух. От страха я свалился со стула. Было почти утро. Изнуренный, я решил не вставать с пола, дополз по половичка, свернулся на нем и захрапел. Это банально, избито и затасканно в доброй половине мировой литературы, начиная с немецких романтиков и русской готики XIX века и заканчивая постмодернизмом, Стивеном Кингом и Гленом Куком, но мне приснился страшный сон.
Сорок обнаженных девственниц – крашеных блондинок с ботоксом и плохо усвоенным курсом греческой философии играли в мини-футбол моей головой и обзывали меня дешевым импотентом. Я беспорядочно кувыркался по полю, а Одноглазки, Водяные, Волколаки и Лешие сидели на трибунах, пили кровь из глиняных пивных кружек, делали ставки и обсуждали влияние парникового эффекта на славянскую мифологию. Краем сознания я решил бросать нафиг свою работу, иначе она доведет меня до параноидального слабоумия или как минимум до синдрома Котара… Почти очнувшись, бессознательно вытирая горячий пот со лба, я почувствовал, как мне на грудь забралась Мара и стала меня душить. С Марой я был знаком давно, еще со времен своей практики в НИИ, но на этот раз она делала вид, что не узнавала меня. Приглядевшись, я понял, что лицо ее это лицо Ольги М. В конце концов, в отчаянном кульбите я стряхнул ее с себя борцовским приемом, а Бабаи все распевали с трибун, словно делая себе бесплатно саморекламу: Трынди-брынди балалайка
Под столом сидит Бабайка,
У Бабайки нос большой,
Сопли катятся лапшой… С бледным лицом и ввалившимися глазами сидел я на работе. Стимуляторы на меня уже не действовали, поэтому я представлял собой довольно бесполезного сотрудника. Валентину Сидоровичу, как я узнал из телефонного звонка шефа, в очередной раз сегодня утром отрезало ноги трамваем, пока он гадал кроссворд, идя по улице, и теперь он будет торчать в травмпункте до самого вечера. Даже если ему приделают новые ноги до обеда, все равно ведь, старая шваль, он будет там околачиваться, выклянчивать справку, сосать чаёк и хватать за ягодицы гипсовые статуи.
Новых заказов не поступало, поэтому я закинул собственные ноги на стол, откинулся на стуле и стал листать справочник-путеводитель по загробному миру. Мне казалось, я должен расшифровать свой сон, может быть, все эти ужасные символы, прекрасные девственницы и тупая боль в голове (как после ничьей) должны были что-то означать.
Я собирался пойти съесть на обед пару осьминогов, когда раздался телефонный звонок. Я взял трубку и решил притвориться Валентином Сидоровичем.
- Алё, - просипел я.
На том конце провода меня ждал студеный женский голос:
- Добрый день! Это институт? Мне нужен Драников.
- Драников нет.
- А кто это говорит?
- Это Валентин Сидорович, его дедушка. Драники остались только для работников института.
- Валентин Сидорович, хотите поучаствовать в оргии?
Я закудахтал и подавился собственным языком. Надо расспросить ее поподробнее.
- А вы, никак, Леди Годива?
- Вообще-то, мне поручили найти Александра, но раз уж его нет…
- Он скоро вернется, просто одна колдунья превратила его в ломберный столик, но он уже заканчивает. А вот и он!
- Кхм, - заговорил я своим обычным голосом, - Добрый день, Драников тут как тут.
Голос в трубке сменился на возбуждающий шепот:
- Лягушонок, приходи сегодня на Розовую улицу, дом 8, там, в доме с мезонином тебя будут ждать…
- О! Какая честь для меня. А вы не могли бы представиться?
- Меня зовут Та-кто-звонит-перед-обедом-с-мобильного-на-городские, - загадочно произнесла она.
Я почесал затылок:
- Вы что там, в команчей играете? А покороче, детка? Опиши себя, как мне тебя узнать?
- Пусть твое сердце само…
- Так-так-так, оставь мне мое сердце для мелодрам с Айшварией Рай.
- Ты узнаешь меня по возбужденному шепоту.
- А ты что, всегда возбуждена? – спросил я удивленно, начиная приятно волноваться. – Какой у тебя размер груди?
- До встречи, - шепнула она на прощание и положила трубку. Я сидел в кафе и размышлял о будущем свидании на Розовой улице. Бессознательно вспомнив об Ольге, я вдруг ощутил к ней странную и интенсивную привязанность. Как будто бы что-то было между нами, общее прошлое, может быть, даже чувства. Еще утром я ничего подобного не ощущал. Эта черноволосая бестия притягивала меня, как земля притягивает к себе окурки и плевки, как утреннее пиво притягивает Генри Чинаски, а еще – я начинал бредить ей, как болты бредят гайками.
Вокруг сновали рабы-официанты, разносившие еду и напитки, таская за собой на цепях железные ядра. Мир был несправедлив к ним, но, с другой стороны, они ведь были насильниками и убийцами, так что тут еще надо было подумать. Я купил у кассы большую пачку презервативов и отправился выполнять свой профессиональный долг.
На коньках крыш уже расселись предвечерние музыкально одаренные бакланы и робко начинали затягивать свои водевили. Цветы закрывали свои бутоны на ночь, а уличные художники со скуки рисовали шаржи на бродячих собак и канализационные люки. Проходя вдоль Сумеречного бульвара, мне навстречу хмурились торговцы наркотиками, у которых сегодня не задалась торговля, а из кофеен в районе порта несся запах матросского пота и нереализованных желаний получить когда-то высшее образование.
Моя жизнь была наполнена погоней за иллюзией того, что я могу когда-либо как следует разобраться в женской душе. Долгие годы рабочей практики и личных отношений почти не приблизили меня к обладанию знанием. Как только я начинал думать, что все понял, ну все же лежит на поверхности – то бишь нету у них в душах ничего хорошего, а только расчетливость, слезливость, глупость и голубиные перья; так вот, как только я начинал так думать, как приходил шеф, сражался с дверью и просовывал кое-как мне очередную фотографию – милой и влюбчивой особы с рыжими кудрями, которая любила когда-то высокого бас-гитариста с оттопыренной нижней губой, теперь сердце ее разбито, а телефонные счета за звонки подругам давно обзавелись выводком нулей. В нее же саму втрескался некий юрисконсульт с гайморитом и склонностью к обобщениям, вот и обратился к нам, бедолага, думая, что мы можем что-то изменить в его безответной любви, поможем ей забыть этого бас-гитариста, не ведая, что в кружевах мойр уже все упорядочено и расписано наперед.
Иногда в курилку заходили наши коллеги-женщины из мужского отделения института. Они устало сосали свои сигареты и делились опытом изучения мужских душ. Я жадно впитывал эти знания, мне все было интересно. Женщины тоже были не в восторге от нас, всяких закомплексованных слабаков, любителей порно и бифштексов с кровью, притворно улыбающихся циников, казанов, латентных гомосексуалистов, тайных эзотериков, меланхоличных подонков… Рассказывали, как устали продираться через напластования искусственно выращенных маний величия, ложных идеалов, позаимствованных из книг Джеймса Кейна и результатов футбольных матчей, пытаясь обнаружить признаки любви, подобные чахлым всходам одуванчиков на раскаленном асфальте шоссе, переполненного моделями винтажных автомобилей из журналов для мужчин, фотографиями красоток с календарей и воспоминаниями о том, кто победил в дворовом чемпионате по армрестлингу тридцать, сорок, пятьдесят и более лет назад.
Задумчиво пиная коробку из-под телевизора, я добрался до Розовой улицы. Как я слышал, ее назвали Розовой, потому что здешние проститутки красили свои лобковые волосы в розовый цвет. Проституток здесь было невероятное количество, а лобковых волос еще больше. Еще тут ошивались бандиты, рецидивисты и торговцы горным воздухом – нелегальной субстанцией, вызывающей умиление и добродушие, прилив сил и ощущение молодости. Они хранили его в бочках из-под вина, замаскированных под афишные тумбы. Правительственные агенты жестоко преследовали таких торговцев – государству не по душе был тот факт, что счастье можно было испытывать слишком часто, это раздражало шишек из Черного дома. Вокруг слонялись растерянные наркоманы, обреченно нюхающие воздух и заглядывающие под тумбы, делая вид, что изучают афиши. Они ничем не отличались от обычных людей.
На доме восемь не было номерной таблички, но я почему-то понял, что это он. Мезонин был на месте. Кстати, надо бы справиться в толковом словаре, что значит «мезонин». Давно я туда не заглядывал… У двери подвала стоял вооруженный до зубов громила со скрещенными на груди руками. Он был настолько злобным, что все псы, трусящие мимо него по своим делам, непременно останавливались напротив, чтобы его облаять. Устав от собственной свирепости, громила нацепил на бритую голову детскую панамку, записался на курсы «Как научиться улыбаться за две недели» и вставил в уши затычки, чтобы не слышать собачий лай.
Я огляделся. Темнело. Красотки с возбуждающим шепотом нигде не было видно. Туман попытался заклубиться вдоль вечерних улиц, но потом решил, что это будет слишком избито для истории с детективным привкусом и передумал.
Громила дал мне по лицу кулаком и поздоровался. Я было хотел сломать ему позвоночник, но вместо этого улыбнулся и запел что-то жизнерадостное из репертуара Фрэнка Синатры. Со мной такое бывает. Не понаслышке зная, что все бандюки любят старину Фрэнка, я не удивился, когда головорез начал мне подпевать, предварительно вытащив из ушей затычки. Я зашелся в темпераментном твисте. Бандит тоже пустился в пляс. Размявшись таким образом, я приступил к красивой коде, умело отделывая ее своим баритоном и среднеатлантическим, как у Кэри Гранта, выговором, а потом ловко сломал громиле позвоночник и проник за дверь.
Леди Годива была тут. На ней было платье цвета адыгейской джакаранды и медальон из минерала с похожим труднопроизносимым названием. Мрачные стены борделя, казалось, впитали в себя все грехи этого города. Даже цветы в хрустальных вазах, стоящие возле них, мгновенно чахли с той стороны, что была повернута к стене. Мухи и тараканы добирались не далее, чем до середины коридора, после чего с мучительными воплями умирали от переизбытка порочности в атмосфере.
Я прислонился к косяку и стал ждать, решив, что она начнет меня соблазнять.
Однако Леди Годива оказалась законченной феминисткой с лесбийскими наклонностями и кучей душевных комплексов. При мне она успела два раза расплакаться, бешено расхохотаться, заявить, что хотела бы родиться мужчиной, что панически боится темноты и начать пропаганду аскетического образа жизни.
- Где же Ольга? – спросил я в лоб, устав от слишком большого количества препятствий на своем пути.
- Отныне ее зовут «Луиза», она одна из посвященных в общество Разврата и Морального Разложения.
- Занимательно. Хотелось бы взглянуть.
- Вам придется стать посвященным.
- А это долго?
- Вам придется переспать со всеми женщинами этого общества.
- Я готов. Когда начинать?
- Включая престарелых поломойщиц из Тихуаны с отвисшей грудью.
- Черт… Дорогая, хватит мне морочить голову, не то я выключу свет.
Она побледнела.
- Пошли за мной. Ольга-Луиза танцевала на едва освещенной площадке под занавесом. Играла эзотерическая музыка, в комнате было полно вызывающе пошлых жриц любви, а также там сидели какие-то хмурые мужчины. У всех на шеях болтались точно такие же медальоны, как у леди Годивы. Ее настоящее имя было Варвара.
Ольга уставилась на меня своими оранжевыми глазами, не переставая танцевать. Ее обнаженная грудь с сосками, на которые были надеты оливки, колыхалась в свете, струящемся от факелов. В аквариуме позади сцены плавали русалки и специально уменьшенные с помощью древней магии носатые мужчины в двубортных костюмах.
- Это чересчур приставучие налоговые инспекторы… Чтобы красавицам русалкам не было слишком скучно, - пояснила мне Годива.
- А чего она все танцует? – спросил я, кивнув на Ольгу.
- Вырабатывает статическое электричество. Сегодня ее смена.
- Когда она кончает?
- Когда она кончает, она начинает зачитывать статистику рождаемости прямоходящих енотов в Бангладеш на кантонском диалекте.
Я устало вздохнул.
- Так когда?
- Примерно через полчаса.
Дождавшись окончания танцев, народ рассосался кто куда. Вспотевшая Ольга выглядела очень возбуждающе. Я все больше начинал в нее влюбляться. Но моя профессиональная честь была для меня куда важнее. Она говорила мне, чтобы я с ней не связывался, иначе это может плохо кончиться. ВИАН
Потом отправляется в подвал – абсурд без пошлости (плюс встреча с громилой (Драников поет песенку Аукцыона))
Встречается с Ольгой
(доказать, что ей нужны отношения
лесбиянка
нравится спанкинг
очаг доброты – любит вязать портреты родственников
немного потока сознания от меня) Полубессознательно возвращается домой, влюбившись в нее
Перед засасыванием отправляет почтой готовое фото ФИНАЛ – В ПОЧТОВОМ ОТДЕЛЕНИИ ОН ДЕЛАЕТ КОПИЮ СХЕМЫ, КОТОРУЮ ОТПРАВЛЯЕТ ШЕФУ, А САМ ВСАСЫВАЕТСЯ В ОРИГИНАЛ + добавить ужасов славянской мифологии Чертят схемы женских душ для их последующего изучения в НИИ разбитых сердец
Особый талант – вычислить душу по фото, иногда прилагаются стихи, рисунки, письма несчастных, которые делают подобные заказы для НИИ.
Готовые схемы осыпаются лепестками роз, смачиваются желчью и опрыскиваются артериальной кровью. Потом они отправляются заказчику, и могут с ним общаться шепотом, как зеркало той девушки, которая разбила ему сердце.
Но бездна души (есть пролог души, коридор и разделочная души) Ольги М. засасывает меня, после того, как я сделал чертеж и оживил его.
|