|
Subject: Художественный перевод. Оцените пожалуйста gen. Проведя двадцать лет в Англии, всё же решилась заняться переводами. Основы академической у меня никакой нет, только живая практика. И поэтому гложет вопрос - а стоит ли? Нужна оценка – читабельно ли, не искажаю ли авторский замысел? Приветствую любую критику.Автор - современный ирландский писатель Колм Тоибин — http://en.wikipedia.org/wiki/Colm_Tóibín. Произведение — психологическая новелла-биография «Мастер». Здесь приведу только первые абзацы. ОРИГИНАЛ SOMETIMES IN THE NIGHT he dreamed about the dead – familiar faces and the others, half-forgotten ones, fleetingly summoned up. Now as he woke, it was, he imagined, an hour or more before the dawn; there would be no sound or movement for several hours. He touched the muscles on his neck which had become stiff; to his fingers they seemed unyielding and solid but not painful. As he moved his head, he could hear the muscles creaking. I am like an old door, he said to himself. It was imperative, he knew, that he go back to sleep. He could not lie awake during these hours. He wanted to sleep, enter a lovely blackness, a dark, but not too dark, resting place, unhaunted, unpeopled, with no flickering presences. When he woke again, he was agitated and unsure where he was. He often woke like this, disturbed, only half remembering the dream and desperate for the day to begin. Sometimes when he dozed, he would bask in the hazy, soft light of Bellosguardo in the early spring, the distances all misty, feeling the sheer pleasure of sunlight on his face, sitting in a chair, close to the wall of the old house with the smell of wisteria and early roses and jasmine. He would hope when he woke that the day would be like the dream, that traces of the ease and the colour and the light would linger at the edge of things until night fell again. ПЕРЕВОД ВРЕМЕНАМИ НОЧЬЮ он вспоминал об умерших - знакомые лица и мимолетно другие, наполовину забытые. Теперь он проснулся, до рассвета оставался, наверное, час, а может и больше. Несколько часов тишины и покоя. Он коснулся мышц на шее, они стали жесткими, и пальцам казались задубевшими. Но боли не было. Когда он двигал головой, мог слышать скрип мышц. "Я - как старая дверь,"- сказал сам себе. Необходимо, он-то знал, снова уснуть. Не лежать же без сна всё это время. Он хотел уснуть, погрузиться в дивную мглу. Темно, но не слишком темно, пристанище отдохновения. Ни нечисти, ни людей, ни мерцающий явлений. Когда он проснулся снова, был взволнован и не уверен, где это он. Он часто так просыпался, встревоженный, обрывочно припоминая сон. В отчаянии ожидал начала дня. Иногда, впадая в дрёму, он будет греться ранней весной в подёрнутом дымкой, мягком свете Беллозгуардо. Всё туманно, лишь только удовольствие от солнечного света на лице. Он сидит в кресле близко к стене старого дома. Запах глицинии и ранних роз, и жасмина. Как хотелось надеяться, просыпаясь, что день будет как дрёма. Следы легкости и цвета, и света будут задерживаться по краям предметов, пока не опустится ночь. Если Вам не жалко времени или появится интерес, зашлю первую главу целиком |
|
Вам надо было сюда, но чуть раньше (или на будущий год): http://konkurs.itrex.ru/ там разобрали бы всё по косточкам :) |
| Спасибо, Tante B. Чего-то в таком роде ищу уже второй день. Попадаю на форумы переводчиков, и становится совсем страшно. Но... Побежала по вашей ссылке |
| Вместо дефисов надо ставить тире |
|
****ВРЕМЕНАМИ НОЧЬЮ - Иногда по ночам ****Он вспоминал об умерших? - ему грезились покойники. |
|
///Если Вам не жалко времени или появится интерес, зашлю первую главу целиком //// Мне понравилось. Зашлите всё, когда закончите перевод. |
|
С удовольствием AMOR69. Ура! Ура! Читатель нашелся. Но в первой главе девять страниц. Файлом не вижу пока возможности заслать. Я здесь второй день, потому не все ещё правила и возможности постигла. Засылаю текстом. Сначала оригинал, затем перевод. ОРИГИНАЛ But this dream was different. It was dark or darkening somewhere, it was a city, an old place in Italy like Orvieto or Siena, but nowhere exact, a dream city with narrow streets, and he was hurrying; he was uncertain now whether he was alone or with somebody, but he was hurrying and there were students walking slowly up the hill too, past lighted shops and cafes and restaurants, and he was eager to get by them, finding ways to pass them. No matter how hard he tried to remember, he was still not sure if he had a companion; perhaps he did, or perhaps it was merely someone who walked behind him. He could not recall much about this shadowy, intermittent presence, but for some of the time there seemed to be a person or a voice close to him who understood better than he did the urgency, the need to hurry, and who insisted under his breath in mutterings and mumbles, cajoled him to walk faster, edge the students out of his path. Why did he dream this? At each long and dimly lit entrance to a square, he recalled, he was tempted to leave the bustling street, but he was urged to carry on. Was his ghostly companion telling him to carry on? Finally, he walked slowly into a vast Italian space, with towers and castellated roofs, and a sky the colour of dark blue ink, smooth and consistent. He stood there and watched as though it were framed, taking in the symmetry and texture. This time – and he shivered when he recalled the scene – there were figures in the centre with their backs to him, figures forming a circle, but he could see none of their faces. He was ready to walk towards them when the figures with their backs to him turned. One of them was his mother at the end of her life, his mother when he had last seen her. Near her among the other women stood his Aunt Kate. Both of them had been dead for years; they were smiling at him and moving slowly towards him. Their faces were lit like faces in a painting. The word that came to him, he was sure that he had dreamt the word as much as the scene, was the word ‘beseeching’. They were imploring him or somebody, asking, yearning, and then putting their hands out in front of them in supplication, and as they moved towards him he woke in cold fright, and he wished that they could have spoken, or that he could have offered the two people whom he had loved most in his life some consolation. What came over him in the aftertaste of the dream was a wearying, gnawing sadness and, since he knew that he must not go back to sleep, an overwhelming urge to start writing, anything to numb himself, distract himself, from the vision of these two women who were lost to him. He covered his face for a moment when he remembered one second in the dream which had caused him to wake abruptly. He would have given anything now to forget it, to prevent it from following him into the day: in that square he had locked eyes with his mother, and her gaze was full of panic, her mouth ready to cry out. She fiercely wanted something beyond her reach, which she could not obtain, and he could not help her. IN THE DAYS coming up to the new year he had refused all invitations. He wrote to Lady Wolseley that he sat all day at rehearsals in the company of several fat women who made the costumes. He was uneasy and anxious, often agitated, but sometimes, too, he was involved in the action on the stage as though it were all new to him, and he was moved by it. He asked Lady Wolseley and her husband to unite in prayers for him on the opening night of his play, not far away now. In the evening he could do nothing, and his sleep was fitful. He saw nobody except his servants, and they knew not to speak to him or trouble him beyond what was entirely necessary. His play Guy Domville, the story of a rich Catholic heir who must choose whether to carry on the family line or join a monastery, would open on 5 January. All the invitations to the opening night had gone out and he had already received many replies of acceptance and thanks. Alexander, the producer and lead actor, had a following among theatre-goers, and the costumes – the play was set in the eighteenth century – were sumptuous. Yet, despite his new enjoyment of the society of actors and the glitter and the daily small changes and improvements in the production, he was, he said, not made for the theatre. He sighed as he sat at his desk. He wished it were an ordinary day and he could read over yesterday’s sentences, spend a slow morning making corrections, and then start out once more, filling the afternoon with ordinary work. And yet he knew that his mood could change as quickly as the light in the room could darken, and he easily could feel only happiness at his life in the theatre and begin again to hate the company of his blank pages. Middle age, he thought, had made him fickle. His visitor had arrived promptly at eleven o’clock. He could not have refused to see her; her letter had been carefully insistent. Soon she would be leaving Paris for good, she said, and this would be her last visit to London. There was something oddly final and resigned in her tone, a tone so alien to her general spirit that he was quickly alerted to the seriousness of her situation. He had not seen her for many years, but over these years he had received some letters from her and news from others about her. That morning, however, still haunted by his dream, and so full of concern about his play, he saw her as merely a name in his diary, stirring an old memory sharp in its outlines and faded in its detail. When she came into the room, her old face smiling warmly, her large-boned frame moving slowly and deliberately, her greeting so cheerful, open and affectionate, and her voice so beautiful and soft, almost whispering, it was easy to put aside his worries about his play and the time he was wasting by not being in the theatre. He had forgotten how much he liked her and how easy it was to be taken instantly back to those days when he was in his twenties and lingered as much as he could in the company of French and Russian writers in Paris. Somehow, in the years that followed, the shadowy presences interested him as much as the famous ones, the figures who had not become known, who had failed, or who had never planned to flourish. His visitor had been married to the Prince Oblisky. The prince had a reputation for being stern and distant; the fate of Russia and his purposeful exile concerned him more than the evening’s amusement and the glamorous company who stood around. The princess was Russian too, but she had lived most of her life in France. Around her and her husband there were always hints and rumours and suggestions. It was part of the time and the place, he thought. Everyone he knew carried with them the aura of another life which was half secret and half open, to be known about but not mentioned. In those years, you searched each face for what it might unwittingly disclose and you listened carefully for nuances and clues. New York and Boston had not been like that, and in London, when he finally came to live there, people allowed themselves to believe that you had no hidden and secret self unless you emphatically declared to the contrary. He remembered the shock when he first came to know Paris, the culture of easy duplicity, the sense he got of these men and women, watched over by the novelists, casually withholding what mattered to them most. He had never loved the intrigue. Yet he liked knowing secrets, because not to know was to miss almost everything. He himself learned never to disclose anything, and never even to acknowledge the moment when some new information was imparted, to act as though a mere pleasantry had been exchanged. The men and women in the salons of literary Paris moved like players in a game of knowing and not knowing, pretence and disguise. He had learned everything from them. He found the princess a seat, brought her extra cushions, and then offered her a different chair, or indeed a chaise longue which might be more comfortable. ‘At my age,’ she smiled at him, ‘nothing is comfortable.’ He stopped moving about the room and turned to look at her. He had learned that when he quietly fixed his calm grey eyes on somebody they too became calm; they realized, or so he thought, that what they said next should be serious in some way, that the time for the casual play of half-talk had come to an end. ‘I have to go back to Russia,’ she said in slow, carefully pronounced French. ‘That is what I have to do. When I say go back, I talk as though I have been there before, and yes I have, but not in any way that means anything to me. I have no desire to see Russia again, but he insists that I stay there, that I leave France for good.’ As she spoke she smiled, as she had always done, but now there was anguish and a sort of puzzlement in her face. She had brought the past into the room with her, and for him now, in these years after the death of his parents and his sister, any reminder of a time that was over brought with it a terrible and heavy melancholy. Time would not relent, and when he was young, he had never imagined the pain that loss would bring, pain that only work and sleep could keep at bay now. Her soft voice and her easy manners made it clear that she had not changed. Her husband was known to treat her badly. He had problems with estates. She began to talk now about some remote estate to which she was going to be banished. The January light was liquid and silky in the room. He sat and listened. He knew that the Prince Oblisky had left the son by his first marriage in Russia, and had gruffly spent his life in Paris. There was always a whiff of political intrigue about him, a sense that he counted somehow in the future of Russia, and that he was waiting for his moment. ‘My husband has said it is time for us all to go back to Russia, the homeland.’ He has become a reformer. He says that Russia will collapse if it does not reform. I told him that Russia collapsed a long time ago, but I did not remind him that he had very little interest in reform when he was not in debt. His first wife’s family have brought up the child and they want nothing to do with him.’ ‘Where will you live?’ he asked her. ‘I will live in a crumbling mansion, and half-crazed peasants will have their noses up against the glass of my windows, if there is glass still in the windows. That is where I will live.’ ‘And Paris?’ ‘I have to give up everything, the house, the servants, my friends, my whole life. I will freeze to death or I will die of boredom. It will be a race between the two.’ ‘But why?’ he asked gently. ‘He says I have wasted all his money. I have sold the house and I have spent days burning letters and crying and throwing away clothes. And now I am saying goodbye to everyone. I am leaving London tomorrow and I am going to spend one month in Venice. Then I will travel to Russia. He says that others are returning too, but they are going to St Petersburg. That is not what he has chosen for me.’ She spoke with feeling, but as he watched her he sensed that he was listening to one of his actors enjoying her own performance. Sometimes she spoke as though she were telling an amusing anecdote about somebody else. ‘I’ve seen everyone I know who’s still alive and I’ve read over all the letters of those who are dead. With some people I’ve done both. I burned Paul Joukowsky’s letters and then I saw him. I did not expect to see him. He is ageing badly. I did not expect that either.’ She caught his eye for one second and it was as though a flash of clear summer light had come into the room. Paul Joukowsky was almost fifty now, he calculated; they had not met for many years. No one had ever come like this and mentioned his name. Henry was careful to try to speak immediately, ask a question, change the subject. Perhaps there was something in the letters, a stray sentence, or the account of a conversation or a meeting. But he did not think so. Perhaps his visitor was letting him know for nostalgia’s sake what his aura had suggested in those years, his own designed self. His attempt to be earnest, hesitant and polite had not fooled women like her who watched his full mouth and the glance of his eyes and instantly understood it all. They said, of course, nothing, just as she was saying nothing now, merely a name, an old name that rang in his ears. A name that, once, had meant everything to him. ‘But surely you will return?’ ‘That is the promise he has extracted from me. That I will not return, that I will stay in Russia.’ The tone was dramatic, and he suddenly saw her on the stage, moving casually, talking as though she put no thought into it, and then throwing an arrow, a single line intended to hit home. From what she had said, he understood for the first time what had happened. She must have done something very wrong to place herself back in his power. In her circle, there would be knowledge and speculation. Some would know, and those who did not know would be able to guess. Just as she let him guess now. These thoughts preoccupied him, and he found that he watched the princess, carefully weighing up what she had been saying, while thinking how he could use this. He must write it down as soon as she left. He hoped to hear nothing more, none of the explicit details, but as she continued speaking, it was clear that she was frightened and his sympathy was once more aroused. ‘You know, others have gone back and the reports are excellent. There is new life in St Petersburg, but as I told you, that is not where I am going. And Daudet, whom I met at a party, said the most foolish thing to me. Perhaps he thought that it might console me. He told me that I would have my memories. But my memories are of no use to me. I told him that I never had any interest in memories. I love today and tomorrow, and if I am in form I also love the day after tomorrow. Last year is gone, who cares about last year?’ ‘Daudet does, I imagine.’ ‘Yes, too much.’ She stood up to go and he accompanied her to the front door. When he saw that she had left a cab waiting, he wondered who was paying for it. ‘And Paul? Should I have given you some of the letters? Would you have wanted them?’ Henry put out his hand as though she had not asked the question. He moved his lips, about to say something, and then stopped. He held her hand for a moment. She was almost in tears as she walked towards the cab. HE HAD BEEN living in these rooms in De Vere Gardens for almost ten years but the name Paul had never once been uttered within the walls. His presence had been buried beneath the daily business of writing and remembering and imagining. Even in dreams, it was years since Paul had appeared. The bare bones of the princess’s story would not need to be set down now. They would stay in his mind. He did not know how he would work it, whether it would be her last days in Paris – burning letters, giving things away, leaving things behind – or her last salon, or her interview with her husband, the moment when she first learned her fate. He would remember her visit, but there was something else that he wanted to write down now. It was something he had written before and had been careful to destroy. It seemed strange, almost sad, to him that he had produced and published so much, rendered so much that was private, and yet the thing that he most needed to write would never be seen or published, would never be known or understood by anyone. He took the pen and began. He could have written an indecipherable script, or used a shorthand that only he himself would understand. But he wrote clearly, whispering the words. He did not know why this had to be written, why the stirring of the memory was not enough. But the princess’s visit and her talk about banishment and memory, of things that were over and would not come back, and – he stopped writing now and sighed – her saying the name, saying it as though it were still vividly present somewhere within reach, all these things guided his tone as he wrote. He set down on paper what had happened when he returned to Paris, having received a note from Paul, that summer almost twenty years before. He had stood in the beautiful city on a small street in the dusk, gazing upwards, waiting, watching, for the lighting of a lamp in the window on the third story. As the lamp blazed up he had strained to see Paul Joukowsky’s face at the window, his dark hair, the quickness of his eyes, the scowl that could so easily turn into a smile, the thin nose, the broad chin, the pale lips. As night fell, he knew that he himself on the unlit street could not be seen, and he knew also that he could not move, either to return to his own quarters or – he held his breath even at the thought – to attempt to gain access to Paul’s rooms. Paul’s note was unambiguous; it had made clear that he would be alone. No one came or went, and Paul’s face did not appear at the window. He wondered now if these hours were not the truest he had ever lived. The most accurate comparison he could find was with a smooth, hopeful, hushed sea journey, an interlude suspended between two countries, standing there as though floating, knowing that one step would be a step into the impossible, the vast unknown. He waited to catch a moment’s further sight of what was there, the unapproachable face. And for hours he stood still, wet with rain, brushed at intervals by those passing by, and never from behind the lamp for one moment more was the face visible. He wrote down the story of that night and thought then of the rest of the story which could never be written, no matter how secret the paper or how quickly it would be burned or destroyed. The rest of the story was imaginary, and it was something he would never allow himself to put into words. In it, he had crossed the road halfway through his vigil. He had alerted Paul to his presence and Paul had come down and they had walked up the stairs together in silence. And it was very clear now – Paul had made it clear – what would happen. He found that his hands were shaking. He had never allowed himself to imagine beyond that point. It was the closest he had come, but he had not come close at all. He kept his vigil that night in the rain until the light in the window faded. He waited for a while longer to see if something else would happen, but the windows remained dark, they gave nothing away. Then he walked slowly home. He was on dry land again. His clothes were soaking, his shoes had been destroyed by the rain. HE LOVED THE dress rehearsals and allowed himself to picture the potential play-goers in each seat in the theatre. The lighting, the extravagant and opulent costumes, the ringing voices filled him with pride and pleasure. He had never, in all the years, seen anyone purchase or read one of his books. And even if he had witnessed such a scene, he would not have known the effects of his sentences. Reading was as silent and solitary and private as writing. Now, he would hear people in the audience hold their breath, cry out, fall silent. He placed friends, familiar faces, and then, in all the seats near him and in the gallery above, and this was the most risky and exciting prospect, he placed strangers. He imagined bright, intelligent eyes in a man’s sensitive face, a thin upper lip, soft, fair skin, a large frame that was carried with ease. Tentatively, he placed this figure in the row behind him, close to the centre, a young woman beside him, her small, delicate hands joined, the tips of her fingers almost touching her mouth. Alone in the theatre – the costume-makers were still backstage – he watched his imaginary, paying theatre-goers as Alexander, playing Guy Domville, appeared. It became clear what the core of the conflict on the stage would be. He kept an eye on the audience he had conjured behind him as the play proceeded, noting how the woman’s face lit up at the gorgeousness of Mrs Edward Saker’s costume, the elaborate elegance of a hundred years ago, noting then how serious and still the face of his thin-lipped supporter became when Guy Domville, despite his vast wealth and golden future, decided to renounce the world and devote himself to a life of contemplation and prayer in a monastery. Guy Domville was still too long and he knew that there was disquiet among the actors about the discrepancies between act one and act two. Alexander, his steadfast director, told him to pay no attention to them, they had merely been stirred up by Miss Vetch, who had no role to speak of in act two and barely reappeared in act three. Nonetheless, he knew that in a novel it could not be risked: a character, once established, must remain in the narrative, unless the character were minor, or died before the story closed. What he would never have tried in a novel, he was trying in a play. He prayed that it would work. He hated making the cuts, but he knew that he could not complain. At the beginning he had grumbled a great deal – indeed expressed a pained amazement – until he had made himself less than welcome in Alexander’s offices. He knew that there was no point in claiming that if the play had needed cuts he would have made them before he finished it. Every day now he made excisions, and he thought it strange that after a few hours he remained the only one who noticed the gaps, the missing moments. During the rehearsals he had little to do. He was both thrilled and disturbed by the idea that only half the work was his, the other half belonged to the director, the actors and the scene-makers. Overseeing the work was the element of time and that was new to him. Over the proscenium arch there was an immense, invisible clock to whose ticking the playwright must attend, its hands moving inexorably on from eight thirty, as precise as the audience’s patience. In that busy period of two hours, if the two intervals were taken into account, he must present and solve the problem he had set himself, or be doomed. As the play came to seem more distant from him, and more real, as he watched the first rehearsals on stage, then the first dress rehearsals, he became sure that he had found his metier, that he had not begun too late to write for the theatre. He was ready now to change his life. He foresaw an end to long, solitary days; the grim satisfaction that fiction gave him would be replaced by a life in which he wrote for voices and movement and an immediacy that through all his life up to now he had believed he would never experience. This new world was now within his grasp. But suddenly, especially in the morning, he would become certain that the opposite was the case, that he would fail, and he would have to return, willingly and unwillingly, to his true medium: the printed page. He had never known such days of strange shifts and excitements. He felt only affection for the actors. There were times when he would have done anything he could for them. He arranged for hampers of food to be delivered backstage during the long days of rehearsal: cold chicken and beef, fresh salads, potatoes in mayonnaise, fresh bread and butter. He loved watching the actors eat, relishing those moments when they returned from their appointed roles to civilian life. He looked forward to years ahead when he would write new parts and observe them create the parts and play them every night until the run was over and they would fade back into the pale world outside. He also felt that as a novelist he had fallen upon evil times, any indication of his being hugely wanted by any editor or publisher was declining. A new generation, writers he did not know and did not prize, had taken universal possession. The sense of being almost finished weighed him down; he had been producing little, and publication in periodicals, once so lucrative and useful, was becoming closed to him. He wondered if the theatre could be not only a source of pleasure and amusement, but a lifeline, a way of beginning again now that the fruitful writing of fiction seemed to be fading. Guy Domville, his drama about the conflict between the material life and the life of pure contemplation, the vicissitudes of human love and a life dedicated to a higher happiness, was written to succeed, to match the public mood, and he awaited the opening night with a mixture of pure optimism – an absolute certainty that the play would hit home – and a deep anxiety, a sense that worldly glamour and universal praise would never be offered to him. Everything depended on the opening night. He had imagined every detail, except what he himself would do. If he stood backstage, he would be in the way; in the auditorium he would be too agitated, too ready to allow every groan or sigh or fall of silence to disturb him or elate him unduly. He thought that he could hide himself in the Cap and Bells, the public house closest to the theatre, and Edmund Gosse, whom he trusted, could slip out at the end of the second act and let him know how it was going. But two days before the opening he decided the plan was absurd. He would have to do something. There was no one he could have supper with because he had invited everyone he knew to the opening, and most of them had accepted. He could travel to a nearby city, he thought, view the sights and then return on an evening train in time for the applause. But nothing, he knew, could take his mind off his prospects. He wished that he was halfway through a book, with no need to finish until the spring when serialization would begin. He wished he could work quietly in his study with the haunting grey morning light of the London winter filtered through the windows. He wished for solitude and for the comfort of knowing that his life depended not on the multitude but on remaining himself. He determined, after much indecision and discussion with Gosse and Alexander, that he would go to the Haymarket to see the new play by Oscar Wilde. It was the only way, he felt, in which he would be coerced into quietness between eight thirty and ten forty-five. He could then make his way to St James’s Theatre. Gosse and Alexander agreed with him that it was the best plan, the only plan. His mind would be elsewhere at least some of the time, and he could arrive at St James’s Theatre at the enraptured moment when his play had ended or was close to ending. This, he thought, as he prepared himself for the evening, is how the real world conducts itself, the world he had withdrawn from, the world he guessed at. This is how money is made, how reputations are established. It is done with risk and excitement, the stomach hollow, the heart beating too fast, the imagination fired with possibilities. How many days in his life would be like this? If this, the first play of his which he believed could make his fortune, should end triumphantly, the opening nights of the future should be softer and less inflamed. And yet he did not stop wishing, even as he waited for the cab, that he had embarked just now on a new story, that the blank pages were ripe and waiting for him, that the evening was empty and he had nothing to do but write. The will to withdraw was strong in him as he set out for the Haymarket. He would have given anything now to be three and a half hours into the future, to know the result, to bathe in the praise and the adulation, or to know the worst. As the cab made its way to the theatre he felt a sudden, strange, new, fierce desolation. It was too much, he thought, he was asking too much. He forced himself to think about the scenery, the golden lighting, the costumes, and the drama itself, and those who had accepted the invitations, and he felt only hope and excitement. He had chosen this and now he had it, he must not complain. He had shown Gosse the list of those who would fill the stalls and dress circle and Gosse had said that such a galaxy of aristocratic, literary and scientific celebrity would gather in St James’s Theatre as had never before been seen in a London playhouse. Above them would be – he hesitated and smiled, knowing that if he were writing now he would stop and see if he could find the right tone – above them would be – how should he say it? – the people who had paid money, the real audience whose support and applause would mean more than the support and applause of his friends. They were, he almost said it aloud, the people who do not read my books, that is how we will know them. The world, he smiled as the next phrase went through his mind, is full of them. They are never at a loss for kindred company. Tonight, he hoped, these people would be on his side. Instantly, as soon as he set foot on the pavement outside the Haymarket, he became jealous of Oscar Wilde. There was a levity about those who were entering the theatre, they looked like people ready to enjoy themselves thoroughly. He had never in his life, he felt, looked like that himself, and he did not know how he was going to manage these hours among people who seemed so jolly, so giddy, so jaunty, so generally cheerful. No one he saw, not one single face, no couple nor group, looked to him like people who would enjoy Guy Domville. These people were out for a happy conclusion. He winced now at the arguments with Alexander over the less than happy ending of Guy Domville. He wished he had demanded a seat at the end of a row. In his allotted place he was enclosed, and, as the curtain rose, and the audience began to laugh at lines which he thought crude and clumsy, he felt under siege. He did not laugh once; he thought not a moment was funny, but more importantly, he thought not a moment was true. Every line, every scene was acted out as though silliness were a higher manifestation of truth. No opportunity was missed in portraying witlessness as wit; the obvious and shallow and glib provoked the audience into hearty and hilarious laughter. If An Ideal Husband were feeble and vulgar, then he was clearly the only one who thought so, and when the first interval came, his longing to leave was profound. But the truth was that he had nowhere to go. His sole consolation was that this was not an opening night, there was no fashionable crowd, no one whom he recognized and no one who recognized him. Most consoling of all, there was no sign of Wilde himself, loud and large and Irish as he was, or of his entourage. He wondered what he could have done with such a story. The writing, line by line, was a mockery of writing, an appeal for cheap laughs, cheap responses. The sense of a corrupt ruling class was shallow; the movement of the plot was wooden; the play was badly made. Once it was over, he thought, no one would remember it, and he would remember it only for the agony he felt, the pure, sheer tension about his own play going on just a short walk away. His drama was about renunciation, he thought, and these people had renounced nothing. At the end, as they called the actors back for further bows, he saw from their flushed and happy faces that they did not appear to have any immediate plans to amend their ways. As he walked across St James’s Square to learn his own fate, the complete success of what he had seen seemed to him to constitute a dreadful premonition of the shipwreck of Guy Domville, and he stopped in the middle of the square, paralysed by the terror of this probability, afraid to go and learn more. Later, over years, he would hear hints and snatches of what had occurred. He never discovered everything, but he knew this much: that the clash between the invited audience and those above them who had paid was as unbridgeable as the gap between himself and the audience at the Oscar Wilde play. The paying public, it seemed, had begun to shift and shuffle, cough and whisper, even before the first act was over. In the second act they laughed when Mrs Edward Saker appeared in her large and expansive period costume. And once they began to laugh, they began to enjoy being offensive. It was not long before the laughter turned to jeers. He learned later, much later also, what happened when Alexander uttered his last lines: ‘I’m the last, my lord, of the Domvilles.’ Someone from the gallery had shouted, ‘It’s a damned good thing you are!’ They hooted and roared and when the curtain came down they catcalled and yelled abuse as those in the stalls and dress circle applauded enthusiastically. That night he entered the theatre by the stage door, meeting on arrival the stage manager, who assured him that all had gone well, his play was a success. Something about the way it was said made Henry want to enquire further, find out the scale and quality of the success, but just then the first applause came, and he listened, mistaking the catcalls for roars of approval. He glimpsed Alexander, noted how stiff and serious he was as he came off the stage and waited for a moment before returning to take his bow. He moved closer to the side of the stage, certain that Alexander and the other actors were triumphant. The whistles and roars, he still believed, indicated special approval of one or two of the performers, Alexander surely among them. He stood and listened, close enough to the wings for Alexander to see him as he walked off from taking his bow. Later, he was told that there were wild shouts of ‘Author! Author!’ from his friends in the audience, but they were not wild enough for him to hear. Alexander heard them, however, or so he later said, because on catching the author’s eye he approached him, his face solemn, his expression fixed, and led him slowly and firmly by the hand onto the stage. This was the crowd he had imagined over those long days of rehearsal. He had imagined them attentive and ready to be moved, he had imagined them still and sombre. He had not prepared himself for the chaos of noise and busy fluttering. He took it in for a moment, confused, and then he bowed. And when he lifted his head he realized what he was facing. In the stalls and in the gallery the members of the paying public were hissing and booing. He looked around and saw mockery and contempt. The invited audience remained seated, still applauding, but the applause was drowned out by the crescendo of loud, rude disapproval which came from the people who had never read his books. The worst part was now – when he did not know what to do, when he could not control the expression on his own face, the look of panic he could not prevent. And now he could make out the faces of friends – Sargent, Gosse, Philip Burne-Jones – still gallantly applauding, futile against the yells of the mob. Nothing had prepared him for this. Slowly, he moved off the stage. He did not attend to Alexander’s speech to calm the audience. He blamed Alexander for leading him onto the stage, he blamed the crowd for booing, but more than anyone he blamed himself for being here. There was no alternative now, he would have to leave by the stage door. He had dreamed so much of moments of triumph, mingling with the invited guests, pleased that so many old friends had come to witness his theatrical success. Now he would walk home and keep his head down like a man who has committed a crime and is in imminent danger of apprehension. He waited in the shadows backstage so that he would not have to see the actors. Nor did he wish to leave just yet as he did not know whom he might see in the streets around the theatre. Neither he nor they would know what to say, so great and so public was his defeat. For his friends, this night would be entered into the annals of the unmentionable, pages in which he had so studiously avoided having his name appear. As time passed, however, he realized that he could not betray the performers now. He could not give into his own horrible urge to be alone in the darkness, to escape into the night and walk as though he had written nothing and was nobody. He would have to go to them and thank them; he would have to insist that the repast planned after the triumph of his play should go ahead. In the half light he stood preparing himself, steeling himself, ready to suppress whatever his own urges and needs might be. He made his hands into fists as he set out to smile and bow and imagine that the evening in all its glory had been due entirely to the talents of the actors in the great tradition of the London stage. |
|
ПЕРЕВОД Но этот сон был другим. Было темно или становилось темно. Это город, какое-то старое место в Италии, как Орвието или Сиена, но не точно. Город-видение с узкими улочками. И он торопится. А теперь не был уверен, один он или с кем-то. Но он торопился. Ещё там были студенты, тоже поднимающиеся неспеша на холм мимо освещенных магазинов, кафе, ресторанов. Беспокоило то, что они на его пути, и нужно как-то их обойти. Как бы усиленно он не пытался вспомнить, все же не был уверен, был ли у него компаньон. Возможно и был, или, может быть, это просто кто-то шёл за ним. Немногое он мог вспомнить об этом неявном, смутном присутствии. Но время от времени он ведь слышал голос рядом. Этот некто лучше его понимал безотлогательность и необходимость поспешить. И настаивал с придыханием, бормоча, шамкая и упрашивая идти побыстрее, и обогнать студентов. Отчего такой сон? На этом длинном, плохо освещенном подходе к площади, как он припоминал, был соблазн уйти с суетной улицы, если бы не слепое побуждение продолжать. Был ли это призрачный спутник, который подстрекал его двигаться дальше? Наконец, не спеша, дошёл до огромной итальянской площади с башнями и зубчатыми крышами. Небо темно-синего цвета, гладкое и ровное. Он остановился, всматриваясь, и почудилось что небо обрамлено и имеет симметрию и структуру. И вот - он задрожал, припоминая сцену - там в центре были фигуры, стоявшие к нему спиной. Фигуры стояли вкруг, но он не мог видеть ни одного лица. Он уже готов был двинуться к ним, как вдруг фигуры обернулись. Одной из них была его мать такая, какой она стала к концу своей жизни. Его мать, когда он в последний раз её видел. Рядом с ней, среди других женщин стояла его тетя Кейт. Уж много лет, как они умерли. Они улыбались и не спеша шли к нему. Их лица были подсвечены, как лица на картинах. Слово, которое пришло на ум, а он был уверен, что оно пришло из сна, было слово «мольба». Они умоляли его или кого-то, просили с тоской. И затем тянули руки в мольбе. Когда они двинулись к нему, он очнулся в холодном ужасе. Хотелось, чтобы они могли говорить. Так хотелось, чтобы он мог предложить этим двум людям, которых любил больше всего в жизни, хоть какое-то утешение. Ото сна осталась томительная, грызущая печаль. Но так как он знал, что не должен больше спать, пришло настойчивое желание начать писать. Только бы заглушить, только бы отвлечь себя от видения этих двух женщин, уже давно потерянных. Он закрыл на миг лицо руками, когда вспомнил одно мгновенье из сна, за которым последовало резкое пробуждение. Всё бы дал, чтоб забыть его, чтобы оно не преследовало его весь день. На той площади они с матерью сошлись глазами, и ее взгляд был полон паники, её рот на вскрике. Она отчаянно хотела чего-то за пределами её возможностей, чего получить не могла. И он не мог ей помочь. В ДНИ перед новым годом он отказался от всех приглашений. Отписал леди Волсели, что просидел весь день на репетиции в обществе толстух, занятых костюмами. Было ему нелегко и тревожно, часто волновался. К тому же, иногда был вовлечен в действия на сцене, как будто в первый раз. Всё это расшевелило его. Он просил леди Волсели и ее мужа вместе молиться за него в вечер премьеры, до которой теперь недалеко. Вечером он ничего не мог делать, и сон его был прерывист. Никого не видел кроме слуг. Но те знали, что говорить с ним и беспокоить его нельзя, за исключением совершенной необходимости. Его пьеса «Гай Домвил», история о богатом наследнике-католике. Гай должен выбрать, следует ли продолжать дело семьи или уйти в монастырь. Пьеса будет поставлена 5 января. Все приглашения на премьеру разосланы, и уже получено много признательных и благодарственных ответов. У Александра, продюсера и ведущего актёра, были почитатели среди театралов и роскошные костюмы — ведь действие пьесы происходило в XVIII веке. И всё же он не был создан для театра, несмотря на всё удовольствие от общества актёров и блеск, и каждодневные небольшие изменения и улучшения постановки. Вздохнул и сел за свой стол. Он хотел, чтоб это был обычный день, и он мог прочитать написанное вчера. Спокойно провести утро, постепенно внося исправления, перепроверяя. Заполнить вторую половину дня привычной работой. И еще знал, что его настроение может измениться так же быстро, как свет меркнет в комнате. Он вдруг может почувствовать себя счастливым только в театре и снова возненавидеть компанию своих чистых листов. Средний возраст, подумалось, сделал меня непостоянным. Его посетительница пришла точно в одиннадцать часов. Он не смог отказать ей во встрече. Её письмо было настойчиво и убедительно. Вскоре она покинет Париж насовсем, сообщала она. И этот визит в Лондон будет последним. Была какая-то странная окончательность и безропотность в ее тоне, по-существу, так чуждым ее духу. Он тут же понял всю серьёзность ее положения. Они не виделись на протяжении многих лет, но за эти годы он получил несколько писем от неё и новости о ней от других. Утром, однако, всё ещё растревоженный сном и полный забот о постановке, он заметил ее имя в своем календаре. Контуры всплыли, но не детали. Она вошла в комнату с тёплой улыбкой на старом лице. Её ширококостная фигура двигалась медленно и размеренно. Весело, открыто и ласково поздоровалась. Её голос был так красив и мягок, почти что шепот, что улетучились все его заботы о пьесе и о потерянном времени. Даже не пошёл в театр. Он уже позабыл как она ему нравилась. И как легко было перенестись в те дни, когда он был искателем приключений в свои двадцать лет и подолгу задерживался в компании французских и русских писателей в Париже. В дальнейшем каким-то образом ему стала в равной степени интересна близость со знаменитостями и с обыкновенными людьми. Кто не стали известными, кому не удалось, или не стремился к процветанию. Его гостья была замужем за князем Облиским. У князя была репутация сурового и отчуждённого человека. Судьба России и вынужденное бегство заботили его больше, чем вечерние развлечения и гламурное окружение. Княгиня тоже была русской и большую часть своей жизни прожила во Франции. Она и муж жили в атмосфере намёков, слухов и догадок. Он полагал, что это отвечает времени и месту. У всех его знакомых оставалась аура другой жизни, наполовину сокрытая, наполовину открытая - о чём знали, но не упоминали. В те годы в каждом лице искали что же оно невольно может раскрыть, уделяя пристальное внимание главному и скабрёзным нюансам. В Нью-Йорке и Бостоне, да и в Лондоне, куда он в конце концов перебрался, было не так. Там люди позволяли себе верить, что у вас нет скрытых тайн, если вы открыто не заявили обратного. Вспомнился шок от первого знакомства с Парижем - культуры непринужденного двуличия. Вот такое впечатление он получил об этих мужчинах и женщинах. А, наблюдающие за ними, романисты высвечивали только то, что им казалось более значительным. Он никогда не любил интриг. Тем не менее, любил тайны, потому что не знать о них значило упустить, практически, все. Он давно усвоил, что никогда нельзя ничего сообщать и никак не показывать, что чего-то не знаешь. Вести себя так, как будто происходил обычный обмен любезностями. Мужчины и женщины в литературных салонах Парижа обменивались подачами в игре знания и незнания, обмана и маскировки. Всему этому он учился у них. Усадил княгиню, принёс ещё подушечки для удобства, затем предложил другое кресло или шезлонг, на выбор, для большего комфорта. - В моём возрасте, - она улыбнулась, - ничто уже не удобно. Он перестал ходить по комнате и обратил свой взгляд на неё. Знал, что когда задерживает спокойный взгляд своих серых глаз на ком-либо, те тоже успокаиваются и понимают, что всё сказанное ими дальше должно быть предельно серьёзно. И время обычных полунамёков истекло. - Я должна вернуться в Россию, - произнесла она не спеша с аккуратным французским выговором. - Это то, что я должна сделать. Когда я говорю вернуться, звучит так, как будто я была там раньше. Да я там была, но не в том смысле, чтобы это что-то значило для меня. У меня нет желания увидеть Россию снова. Но он настаивает на том, чтобы я осталась там, чтобы я оставила Францию навсегда. Она говорила и улыбалась, как обычно, но теперь выражение её лица выдавало горесть и замешательство. Она привнесла с собой прошлое. Для него сейчас любое напоминание о прошлом, тех годах, когда умерли его родители и сестра, вызывало тяжелую меланхолию. И время не успокаивало. Когда был молод, он и представить себе не мог ту боль, которую может нести потеря; боль, укачиваемую только работой и сном. Мягкость голоса и непринуждённость манер говорили о том, что она не изменилась. Было известно, что муж обращается с ней плохо. И у него проблемы с имениями. Теперь она начала рассказывать о какой-то далёкой усадьбе, куда она будет изгнана. Январский свет был неярким и слабым. Он сидел и слушал. Ему было известно, что князь Облиский оставил сына от первого брака в России и мрачно проводит свою жизнь в Париже. Ароматом политических интриг веяло от него всегда. Было такое чувство, что он просчитывает будущее России и выжидает своего момента. - Мой муж говорит, что пришло время вернуться в Россию, на родину. Он решил стать реформатором. Говорит, что Россия погибнет без реформы. Я сказала ему, что Россия уже давно погибла. Но не стала напоминать, что реформа его интересовала в очень малой степени, когда он не был в долгах. Семья его первой жены поставила на ноги ребёнка, и ничего общего с ним иметь не желает. - Где вы будете жить? - спросил он. - Я буду жить в развалинах особняка. И полоумные крестьяне будут совать носы в мои окна. Надеюсь, стекла в окнах ещё остались. Вот где я буду жить. - А Париж? - Мне приходится оставить всё: дом, моих слуг, моих друзей, всю мою жизнь. Я замёрзну до смерти или умру от скуки. Одно из двух. - Но почему? - деликатно спросил он. - Он сказал, что я растранжирила все его деньги. Я продала дом и провела дни, сжигая письма, плача и избавляясь от гардероба. И теперь я прощаюсь со всеми. Завтра покидаю Лондон, и собираюсь провести месяц в Венеции. А затем в Россию. Он говорит, что другие тоже возвращаются. Но они-то едут в Санкт-Петербург. Это совсем не то, что он избрал для меня. Она говорила с чувством. Но он наблюдал за ней и складывалось впечатление, что слушает актрису, наслаждающуюся собственным исполнением. Иногда казалось, что она рассказывает забавную историю о ком-то другом. - Я повидала всех, кто до сих пор жив, и перечитала все письма тех, кого уже нет. А с некоторыми удалось и то, и другое. Я сожгла письма Пола Юковского, а затем встретила его. Не ожидала его увидеть. Он ужасно постарел. Этого я тоже не ожидала. Она на секунду поймала его взгляд, и словно луч ясного летнего света пронизал комнату. Полу Юковскому должно быть почти пятьдесят, посчитал он. Они не встречались много лет. Никто и никогда ещё так его не волновал. И его имя не упоминалось. Генри постарался заговорить сразу, без паузы. Задать вопрос, изменить предмет беседы. Может быть, что-то и было в письмах из первых рук, или упоминание о разговоре, встрече. Но вряд ли. Он так не думал. Может быть гостья сообщила ему это, поддавшись ностальгии по давнему образу, так заботливо культивируемому Полом. Все старания быть искренним, убедительным и обходительным не обманут такую, как она, особу. Она наблюдала за его полным ртом и за его взглядом, и тут же всё понимала. Конечно, ничего не было сказано. Она ведь ничего, кроме имени, и не сказала. Имени, которое звенело у него в ушах. Имени, которое некогда значило для него всё. - Ну вы же вернётесь? - Он вынудил меня дать обещание, что я не вернусь, что останусь в России. - проронила она невзначай, будто безо всякой мысли. Каков драматизм. Он вдруг увидел её на сцене. Двигается обыденно. И вдруг метнула стрелу одной фразой. Высветилась суть. Из того что она сказала, он начал понимать наконец, что случилось. Она, должно быть, допустила большую ошибку, и поставила себя под власть мужа. Теперь пойдут догадки и спекуляции. Кто-то узнает, а те кто не узнают, станут гадать. Как он сейчас - княгиня оставила только домыслы. Эти мысли занимали его. Он вдруг обнаружил, что приглядывается к княгине. И внимательно взвешивает только что сказанное ею. Прикидывает, как может это использовать. Он должен записать всё сразу после её ухода. Надеялся, что больше ничего не услышит, никаких деталей. Но по мере того как она продолжала говорить, становилось ясно, что она испугана. И в нём опять пробудилась симпатия. - Вы знаете, кое-кто уехал, и отзывы превосходны. В Санкт-Петербурге новая жизнь, но, как я уже сказала, поеду не туда. Доде, которого я встретила на званом вечере, выдал такую глупость. Может подумал, что может меня утешить. Он сказал, что у меня останутся воспоминания. Но какая польза от воспоминаний? Я ответила ему, что воспоминания мне совершенно не интересны. Я люблю день сегодняшний и завтрашний, а когда я в форме, то и послезавтрашний. Год прошёл, и всё! Кому нужен прошлый год? - Доде нужен, полагаю. - Ну да. Очень нужен. Она поднялась, чтобы уйти. Он проводил её до входной двери. Когда увидел, поджидающий её, кэб, то удивился. Кто же оплатил? - Да. Передать вам некоторые из писем Пола? Вы бы хотели? Генри протянул руку, как будто она не задала вопроса. Раскрыл было рот, хотел что-то сказать, но не стал. Задержал на мгновенье её руку. Она была почти в слезах, когда шла к кэбу. ОН ПРОЖИВАЛ в комнатах на Дэвиагарденс почти десять лет, но имя Пола никогда не произносилось в этих стенах. Дух его присутствия хоронился за повседневным заботами и делами: писательством, воспоминаниями, фантазиями. Уже годы Пол не появлялся даже во снах. Оголённый остов истории княгини не стоит тревожить прямо сейчас. Пусть остаётся пока в голове. Он не знал ещё как его обработает. Будет ли это о последних днях в Париже, о сожжении писем, как всё раздать и оставить позади, либо о её салоне, или о разговоре с мужем, когда она узнала о своей участи. Её визит он будет помнить, но было ещё кое-что, что хотелось запечатлеть на бумаге. Он уже написал это раньше, но уничтожил из осторожности. Ему было странно и печально от того, что он написал и издал так много, раскрывая весьма личное. А вот то, что должно быть написано, так и не увидело света, никогда не было прочитано или воспринято. Он взялся за перо. Можно, конечно, писать неразборчиво, или стенографировать, чтоб только сам мог понять. Но он писал чисто, нашёптывая слова. Он не понимал, почему это должно быть на бумаге. Почему только помнить недостаточно? Но встреча с княгиней и её рассказ об изгнании и воспоминания о том, что осталось позади и уже не вернуть. И — перо замерло, он вздохнул — она произнесла имя, выговорила его настолько живо, что этот миг останется с ним навсегда. Вот такие мысли водили его пером. Он писал о том, что случилось, когда он вернулся в Париж, получив записку от Пола тем летом, почти двадцать лет назад. Он в дивном городе, на маленькой улочке. Сумерки. Смотрит вверх и ожидает света лампы в окне на втором этаже. Когда блеснул свет, он напрягся, чтоб разглядеть лицо Пола Юковского в окне. Его тёмные волосы, подвижные глаза, суровость, легко переходящая в улыбку, тонкий нос, широкий подбородок, бледные губы. Уже ночь, и он знал, что его не видно на неосвещённой улице. А также знал, что нельзя двигаться, иначе придётся либо вернуться домой, либо — аж дух захватило при одной мысли — напроситься в гости к Полу. Записка от Пола была недвусмысленна. В ней ясно давалось понять, что он будет один. Никто не заходил и не выходил, и лицо Пола не появилось в окне. Теперь он задумался. Не были ли эти часы самыми сокровенными в его жизни? Наиболее всего они поддавались сравнению со спокойным, убаюкивающим морским путешествием, полным надежд. Интерлюдия висит между двумя континентами, и остается на все время пути. Понимание, что один шаг станет шагом в невозможное, в огромное неведомое. Он стоял в ожидании поймать проблеск света на строгом лице. Безмолвно он простоял часы, мокнущий под дождём, иной раз задеваемый прохожими. Но лицо за лампой больше не появилось ни на миг. Он изложил на бумаге историю этой ночи. И раздумывал об оставшейся части истории. Она никогда не будет написана, вне зависимости от того насколько секретна бумага, или как быстро это будет сожжено, или уничтожено. Окончание истории выдумано, и этого он никогда не позволит себе выразить словами. В ней он настороженно пересекает дорогу. Извещает Пола о своем присутствии, и Пол спускается вниз. Они поднимаются по лестнице в молчании. А теперь было очевидно — Пол был точен — что произойдёт. Он обнаружил, что руки его дрожат. Он никогда не позволял себе пересекать воображением эту границу. Ближе подойти не смог, но он ведь и вовсе не подошёл. Он простоял в эту ночь под дождём до тех пор, пока не померк свет в окне. Он подождал ещё, может что-нибудь случится. Но окна оставались тёмными и ничего не выдавали. Потом он медленно побрёл домой. Дождь, наконец, перестал. Одежда на нём набухла, а обувь развалилась. ОН ЛЮБИЛ костюмированные репетиции и позволял себе рисовать зрителей в театральных креслах. Освещение, экстравагантные и пышные костюмы, шум голосов наполняли его гордостью и удовольствием. Он никогда, за все годы, не видел, чтобы кто-нибудь купил или читал одну из его книг. А если бы и оказался свидетелем такой сцены, он всё равно бы не узнал о силе своего слова. Чтение так молчаливо и приватно, и наедине с собою, как и писательство. А теперь он услышит, как зрители затаивают дыхание, вскрикивают, погружаются в молчание. Он разместил лица друзей и близких. И затем на все места около себя и на верхнюю галёрку он усадил незнакомых, а это было очень рискованно и возбуждало. Он представил яркие, интеллигентные глаза на мужском чувственном лице, тонкая верхняя губа, мягкая белая кожа, хорошо сидящая, солидная оправа. Предусмотрительно он поместил эту фигуру в следующем за собой ряду, поближе к центру. Молодая женщина рядом с ним, её маленькие, деликатные руки сплетены, а кончики пальцев почти касаются губ. Костюмеры всё ещё за кулисами. Но он один в театре и наблюдает, как воображаемые, заплатившие театралы воспринимают выход Александра, исполнителя роли Гая Домвила. На сцене проясняется ядро конфликта. Действие развивается, он держит глаз на аудитории за собой. Замечает как лицо зрительницы озаряется от великолепия костюма миссис Эдвард Сакер. Ведь продумана элегантность столетней давности. Отмечает затем, насколько серьёзным и спокойным становится лицо тонкогубого ценителя, когда Гай Домвил, несмотря на богатство и ослепительное будущее, решает отказаться от мира и посвятить свою жизнь созерцанию и молитве в монастыре. Пьеса так и осталась слишком длинной. Актёров беспокоили расхождения между первым и вторым актами. Александр, его стойкий режиссёр, советовал не обращать внимания. Распалила их мисс Ветч. Во втором акте у неё не было роли, стоящей упоминания, и совсем небольшая в третьем. И всё-таки, на такой риск идти было нельзя. Персонаж, однажды появившийся, должен оставаться в повествовании до окончания истории , за исключением второстепенных ролей, или, если он умирает. Он пробовал в пьесе приёмы, которые никогда не применял в новелле. И молился, чтобы сработало. Он ненавидел делать вырезки, но знал, что не может жаловаться. По-началу много ворчал, болезненно выказывая изумление, до тех пор, пока не сделал своё присутствие в режиссёрской галёрке Александра нежелательным. Он знал, нет смысла настаивать, что все доработки и переделки в пьесе делаются при её написании. Каждый день теперь он обрезал, урезал, и думал, как это странно, что по прошествии нескольких часов только он видел пробелы и потерянные фрагменты. Во время репетиций у него было немного работы. Он был одновременно и поражён и взволнован мыслью о том, что только половина работы его, а другая половина — это работа режиссёра, актёров, декораторов. Наблюдая репетиции, он открыл аспект времени, новый для себя. Над авансценой висели огромные, невидимые часы, такт которых задавал ход действа. Их стрелки двигались неумолимо от восьми тридцати, согласно терпению аудитории. И за этот хлопотный отрезок времени в два часа, с учётом двух антрактов, он должен был представить и решить, им поставленную, проблему, или сгинуть. Он смог взглянуть на пьесу издалека и посмотреть первые репетиции на сцене, затем костюмированные репетиции. Теперь он поверил, что нашёл своё ремесло, и начал писать для театра не слишком поздно. И был готов изменить свою жизнь. Предчувствовал конец длинным дням одиночества. Безрадостное удовлетворение, которое давала ему беллетристика, изменит его жизнь, в которой он будет писать для исполнения. Придёт движение и непосредственность. А он всю свою жизнь верил, что никогда их не познает. Вот новый мир, только протянуть руку. Но вдруг, особенно по утрам, появлялась убеждённость, что это не так, что он проиграет. И придётся, вольно или невольно, вернуться в свою среду - к печатной странице. Никогда ещё не было у него таких дней переживаний и сомнений. К актёрам он чувствовал безмерную любовь. Временами сделал бы ради них всё. Организовал, чтоб корзины с едой приносили за кулисы в дни длинных репетиций. Холодная курица и ветчина, свежие салаты, картофель и майонез, свежий хлеб и масло. Любил смотреть, как они ели. Они ценили эти мгновенья, когда возвращались от игры к мирскому. Он ждал с нетерпением тех лет впереди, когда напишет новые сцены. Будет наблюдать как актёры воплощают их на подмостках, как играют каждый вечер, а затем исчезают в ночь блёклого внешнего мира. А ещё он чувствовал, что наступили дьявольские времена. Редакторы и издатели проявляли всё меньше интереса к нему, как новеллисту, востребованность в нём убывала. Новое поколение. Писатели, которых он не знал и не ценил, завладели поднебесьем. Ощущение того, что время его прошло, грузом тянуло вниз. В печати появлялся мало. В публикациях в периодических изданиях, когда-то таких прибыльных и полезных, ему стали отказывать. И было ему интересно, сможет ли театр стать не только источником удовольствий и развлечений, но мостом, путём начать сызнова, теперь, когда его плодотворное писательство, кажется, угасает. «Гай Домвил», драма о конфликте жизни материальной и жизни чистого созерцания, превратностях человеческой любви и служении высокому. Драма была написана, чтобы добиться успеха, чтобы отвечать общему настроению. Чистый оптимизм — полная уверенность, что пьеса скажет о главном — перемешался с глубокой обеспокоенностью, предчувствием, что мировая известность и вселенская слава минут его. Он ожидал премьеры. Всё зависело от премьеры. Он представлял каждую деталь, за исключением того, что же сам будет делать. Если он будет в зале, это только навредит. В аудитории он будет слишком взволнован, ведь наверное, любой стон или вздох или затишье взбудоражат его или вызовут у него чрезмерный восторг. Он думал, что можно спрятаться в Кепибэле, пабе близко к театру. И Эдмунд Госс, которому он верил, может выскочить в конце второго акта, и рассказать ему что происходит. Но за два дня до премьеры он пришёл к выводу, что план его абсурден. Ему нужно было чем-то занять себя. Пообедать было не с кем, всех кого знал, он пригласил на премьеру. И почти все приняли приглашения. Он может поехать в соседний город. Оглядеть достопримечательности, а потом вернуться вечерним поездом, чтоб успеть к аплодисментам. Но ничто, он-то знал, не избавит его от размышлений о предстоящем. Хотелось бы быть сейчас где-нибудь на середине книги, без необходимости завершить её до весны, когда начнётся публикация глав. Хотелось бы спокойной работы в своём кабинете. И только серый свет лондонского утра, затаивший призраки, проникает в окно. Хотелось уединенности и комфорта от знания, что жизнь его зависит не от других, а только от того, чтобы оставаться собой. После долгих колебаний и разговоров с Госсом и Александром он решил, что пойдёт в Хэймаркет смотреть новую пьесу Оскара Уайлда. Только так он будет вынужден оставаться спокойным с восьми тридцати до десяти сорока пяти. А затем он может направиться к театру Сантджеймс. Госс и Александр согласились с ним, что это наилучший план - единственный план. Хоть на какое-то время его ум будет занят чем-то другим, и появится он в Сантджеймсе в, полный ожиданий, момент, когда его пьеса уже закочится, либо будет близка к завершению. Вот так, - думал он, готовясь к вечеру, - устроен реальный мир. Мир, который исторг его, мир, о котором он строил догадки. Вот так делаются деньги, так создаётся репутация - с риском и волнением, коликами в животе, быстрым сердцебиением. Сбываются ли грёзы? И сколько таких дней ещё предстоит? Эта первая пьеса, которая сулила удачу, должна завершиться триумфом. С будущими премьерами должно быть легче и спокойней. Лелея надежды в ожидании кэба, он тут же и приступил к новой истории. Чистые листы в полной готовности и заждались, а вечер пуст. Остаётся только писать. По дороге к Хэймаркету обуревало настойчивое желание уйти, исчезнуть. Он бы много дал, чтоб оказаться на три с половиной часа впереди. Когда кэб подъехал к театру, он неожиданно почувствовал необычное опустошение. - Это уж слишком, -подумалось,- я хочу слишком многого. Он заставил себя думать об оформлении сцены, ярком освещении, костюмах и о самой драме, и о тех, кто принял приглашения. И испытал надежду и трепет. Что выбрал, то и получил, и не должен жаловаться. Он показал Госсу список тех, кто будут в ложах и бельетаже. Госс сказал, что столько знаменитостей аристократии, литературы и науки одновременно не видал ни один театр в Лондоне. Над ними - он колебался и улыбался, зная, что если б сейчас писал, то остановился и постарался бы найти правильный стиль — а над ними — как сказать-то? - те, кто заплатили. Полезная аудитория, поддержка и аплодисменты которой, значат гораздо больше поддержки и аплодисментов его друзей. Это,- он почти сказал это вслух,- люди, которые не читали книг. Вот, насколько он их знал. Мир,- он улыбнулся, когда вторая фраза пришла на ум, - ими полон. Они всегда в родственной компании. Сегодня, надеялся он, они будут на его стороне. Но как только он ступил на тротуар перед Хэймаркетом, его обуяла ревность к Оскару Уайльду. Зрители входили в театр в предвкушении большого удовольствия. Легкомыслие витало в воздуху. А он так плохо ещё никогда не выглядел. И не представлял, как вести себя на протяжении нескольких часов среди этих людей. Они казались такими веселыми, такими беззаботными, такими оживлёнными и радостными. Никому из тех, кого он видел, ни одной паре или группе, не понравился бы Гай Домвил. Они пришли, чтоб увидеть счастливый конец. Он взрогнул, вспомнив спор с Александром о совсем несчастливом окончании в пьесе Гай Домвил. Он хотел бы сидеть с краю. А в кресле, которое ему досталось, он был отгорожен от прохода. Когда занавес поднялся, и аудитория стала смеяться над фразами, которые казались ему сырыми и неуклюжими, он ощутил себя осажденным. Он ни разу не засмеялся. Ничего смешного не было и в помине. Но что особенно важно, никакой правдивости. Смысл любой фразы сводился к тому, что нелепость - это высшее проявление истины. И ни одной возможности выдать глупость за остроумие не было упущено. Туповатость, недалёкость и бойкость провоцировали в аудитории долгие и шумные раскаты смеха. Если пьеса «Идеальный муж» была слабой и вульгарной, то он был единственным, кто так думал. Во время первого антракта его обуяло побуждение уйти. Но правда заключалась в том, что идти-то было некуда. Радовало только то, что это не премьера, элиты не было и никого, кого узнал бы он или кто бы узнал его. А самое утешительное, что не было никаких признаков Уйальда самого, громкого, большого и ирландского, или его свиты. Ему стало интересно, что бы он мог сделать из такой истории. Написанное, строка за строкой, было издевательством над писательским трудом, вызывало дешёвый смех и дешёвые реакции. Коррумпированность правящего класса описана как-то мелководно, сюжет развивался деревянно, пьеса сделана плохо. Когда она закончилась, он подумал, что никто её не будет помнить, кроме него. А он запомнит только из-за агонии, которую чувствовал, парализованный мыслью о своей собственной пьесе, которая идёт совсем недалеко. Его драма о самоотрешении, подумал он, а эти люди ни в чём себе не отказывают. В конце, когда актёров всё вызывали и вызывали, он видел по горящим, счастливым лицам, что свою точку зрения они менять не собирались. Пока он пересекал площадь Сантджеймс, чтобы узнать о своей судьбе, полный успех того что он увидел, казался грозным предзнаменованием провала «Гаю Домвилу». Он остановился посреди площади, ошарашенный такой возможностью, боясь пойти и узнать. В последующие годы он будет слушать намёки и обрывочные сведения о том, что произошло. Всего никогда не откроется. Но разногласие между приглашёнными зрителями и теми, на верхней галёрке, кто заплатил, было неизбежно. Так же как было неизбежно противостояние между ним и аудиторией на постановке пьесы Оскара Уайльда. Публика на премьере, кажется, начала ёрзать и шаркать, кашлять и шикать ещё до завершения первого акта. Во втором акте они смеялись, когда миссис Эдвард Сакер вышла в дородном и богатом костюме в стиле эпохи. Они тут же начали насмехаться и проявлять враждебность. Это происходило незадолго до того как смех перешёл в гогот и топот. Позже, много позже, он узнал что, когда Александр произнёс свою последнюю фразу : "Господи, я последний из Домвилей.", кто-то на галёрке прокричал: "Ну и проваливай, последний!". Они гикали и орали. И когда опустился занавес, улюлюкали и выкрикивали оскорбления, тогда как в ложах и бельетаже восторженно аплодировали. Этим вечером он прошёл в театр через задний ход, встретив на пути директора постановки, который уверил, что всё идёт хорошо, и пьеса имеет успех. Но то, как это было сказано, заставило Генри продолжить расспросы. И как раз в это время первые аплодисменты. Он слушал, принимая выкрики за всплески одобрения. Он поймал взглядом Александра, заметил насколько тот был холоден и серьёзен, когда сошёл со сцены перед выходом на поклоны. Он двинулся ближе к сцене, убеждённый в триумфе Александра и актёров. Свист и крики он принял за приветствия одному или двум исполнителям. И Александр, конечно, один их них. Он стоял и слушал, достаточно близко, чтоб видеть выходы Александра на поклон. Позже ему рассказывали, что были громкие выкрики "Автора! Автора!". Выкрики его друзей в аудитории, но они были недостаточно дикими, чтоб расслышать. Однако, Александр их услышал, или так он позже сказал, и увидя автора, подошёл. Его лицо было торжественным, выражение лица замерло, он взял автора за руку и проводил, медленно и твёрдо, на сцену. Это была публика, которую он воображал в долгие дни репетиций. Рисовал её спокойной и сдержанной, и не был готов к хаосу, шуму и суете. После момента замешательства он поклонился. А когда поднял голову, то понял перед чем оказался. В партере и на галёрке те, кто заплатили, гикали и свистели. Он окинул их взглядом и столкнулся с издевательством и презрением. Но пригласил-то он тех, кто остались сидеть и продолжали аплодировать. Только, аплодисменты потонули в крещендо громкого, грубого осуждения от людей, которые никогда не читали его книг. Но худшее наступило теперь, когда он не знал, что делать, когда не мог контролировать выражение на лице и подавить панику. Теперь поддержка была только от друзей: Сарджента, Госса, Филипа Бёрн-Джонса, всё ещё смело аплодировавших, но едва слышно в сравнении с воплями толпы. Он никак к этому не был подготовлен. Медленно покинул сцену. Александр произнёс речь, чтобы успокоить толпу, но Генри не вышел. И винил Александра за то, что тот вывел его на сцену, винил толпу за гвалт, но больше всего себя за то, что вообще пришёл. Но альтернативы теперь не оставалось, сцену придётся оставить. Он так много мечтал о миге триумфа и подолгу разговаривал с приглашёнными гостями, довольный, что так много старых друзей придут, чтоб лицезреть его театральный успех. А теперь он побредёт домой с опущенной головой, как преступник, в опасении быть узнанным. Он ждал в тени за кулисами, так чтобы не было видно актёров. Не хотелось уходить прямо сейчас, ведь неизвестно кого встретишь на улицах около театра. Ни он, ни они не знали бы что сказать, настолько огромным и публичным был его провал. Для его друзей случившееся будет занесено в хронику событий, упоминанию не подлежащих. А появления на таких страницах он старательно избегал. Однако, шло время, и он понял, что не может бросить исполнителей прямо сейчас. И не может пойти на поводу у нетерпения остаться одному, исчезнуть в ночи, как будто ничего не написал и был никем. Он должен пойти к ним и поблагодарить. Должен настоять, чтобы банкет, запланированный после триумфа, состоялся. В полутемноте он успокаивал себя, сдерживал все позывы и желания. Он сжал кулаки, уже в полной готовности улыбаться и кланяться. Нужно уверить актёров, что премьера во всей её славе состоялась, исключительно благодаря их таланту, в самых великих традициях лондонской сцены. |
|
(в ужасе) Что Вы делаете!! Шлите мне на мейл |
| 20 лет в Англии не прошли даром - вы забыли русский язык. Я имею в виду, что текст очень тяжело читается и пестрит языковыми несуразностями. И это в каждом предложении... |
|
"... текст очень тяжело читается и пестрит языковыми несуразностями" 10-4 +100500 |
|
Необходимо, он-то знал, снова уснуть.(громоздко, надо менять структуру предложения) Не лежать же без сна всё это время. Он хотел уснуть, погрузиться в дивную мглу (слово "дивная" сильно выбивается стилистически из предыдущего текста) . Темно, но не слишком темно (не нужно повторять слово) , пристанище отдохновения (тоже вычурно, имхо). Ни нечисти, ни людей, ни мерцающий явлений (каких таких явлений, мне не понятно). Когда он проснулся снова, был взволнован (кто?) и не уверен, где это он (это - лишнее) . Он часто так просыпался, встревоженный, обрывочно припоминая сон. В отчаянии ожидал начала дня. Иногда, впадая в дрёму, он будет греться ранней весной в подёрнутом дымкой, мягком свете Беллозгуардо. (ообще по времени не согласовано предложение) и т.д. ** в целом, согласна с 10-4: очень тяжело читается и "не по-русски". хотя, с другой стороны, именно таких переводов сейчас большинство. читайте больше хороших русских книжек. или может вам есть смысл переводить ру-англ? наверное, вы его лучше уже "чувствуете"? |
| Спасибо, за критику! Вердикт, пожалуй, сама себе вынесу. Не чувствую слова. Вероятно, не моё это дело. Хоть русской литературы читаю много, и преимущественно классику. |
| а вы вообще хотите "в стол" переводить или у вас есть какие-то конкретные предложения? |
| натрикс, то есть? Конкретных предложений нет. Если бы перевод читался с удовольствием, тогда стоило бы перевести новеллу до конца, пообщаться с Тоибиным. Можно было бы и опубликовать. А поскольку перевод неудачен, то к чему это. Как и прежде ограничусь помощью знакомым в живом переводе писем, соглассований. Многие ведь приезжают в Англию, не зная языка. У знакомых появляется много англо-язычных клиентов. Вот и все |
|
Причёсанное начало (английский знаю плохо): ИНОГДА ПО НОЧАМ он вспоминал об умерших – виделись знакомые лица и мелькали другие, наполовину забытые. Вот и опять он проснулся, до рассвета оставался, наверное, час, а может и больше. Несколько часов тишины и покоя. Он прикоснулся к мышцам на шее, они были жёсткие, как задубевшие. Но боли не было. Повернул голову – в шее как-будто заскрипело. "Я - как старая дверь,"- сказал он себе. Он знал, что лучше всего было бы снова уснуть. Не лежать же без сна всё это время. Хотелось уснуть, погрузиться в дивную мглу. Чтобы было темно, но не слишком - пристанище отдохновения. Ни нечисти, ни людей, ни каких-то мерцающих существ. Он проснулся снова в волнении и не сразу понял, где находится. Он часто так просыпался, встревоженный, припоминая обрывки сна, объятый страхом перед начинающимся днём. Иногда, впадая в дрёму, он как-будто грелся ранней весной в подёрнутом дымкой, мягком свете Беллозгуардо. Всё туманно, только солнечный свет мягко ласкает лицо. Он сидит в кресле у стены старого дома. Запах глицинии, ранних роз и жасмина. При пробуждении ему очень хотелось надеяться, что и весь день будет, как эта дрёма. Дымка легкости, цвета и света будет окутывать всё вокруг, пока не спустится ночь. |
|
Вариант Иногда ночами он вспоминал умерших - (среди них встречались и) знакомые лица и мимолетно другие, (уже почти) забытые. Проснувшись он "прикинул": до рассвета оставался, наверное, час, а может и больше, что означало для него несколько часов тишины и покоя. Он коснулся шеи, (мышцы) стали жесткими, (на ощупь) задубевшими. Но боли не было. Когда он двигал головой, (то почти слышал как скрипят мышцы). "Я - как старая дверь,"- пробормотал он. |
| пардон - снова заснуть и т.д. Но в общем где-то так, больше образных выражений |
|
///Если бы перевод читался с удовольствием, тогда стоило бы перевести новеллу до конца, пообщаться с Тоибиным./// Вот так и затаптывают здесь первые всходы только-только зарождающегося таланта. |
| Кстати, извиняюсь за оффффф, существует ли перевод на английский прозы Визбора? Интересует, в частности, Березовая Ветка. |
|
если всходит вот такое: "когда не мог контролировать выражение на лице", то нужно безжалостно пропалывать 
|
| Erdferkel, fayzee, спасибо за труд, ваши варианты читаются куда легче и приятней. Но... стиль автора. Своей целью я ставила, придерживаться и передать его насколько возможно |
| а что, по-английски текст читается так, что спотыкаешься о каждое предложение? |
|
Erdferkel, не мне судить. Чувство слова у меня напрочь отсутствует, как видите. AMOR 69, полюбопытствую. Если перевод "Берёзовой ветки" найду, обязательно сообщу |
|
Karisima, я не хочу Вас обидеть, но... у меня вот музыкальный слух очень плохой, так я и не сажусь за рояль играть публично (хотя учили), и картины не берусь писать, ни маслом, ни акварелью а переводить только потому, что двадцать лет живёшь в стране... ведь на это дело тоже талант нужен, а как же без него! |
|
Он прикоснулся к мышцам на шее = Он потрогал шею |
| он потрогал шею, мышцы были жесткие ... |
| эротично (17:29) |
| Вот видите, уже производит впечатление :0) |
|
и не говорите! наш язык удивительно богато оснащен коммуницирующими чувства |
|
Но... стиль автора. Своей целью я ставила, придерживаться и передать его насколько возможно ============================ У автора довольно простой стиль, не знаю как называется но в русской литературе масса аналогичных произведений. |
| Вы правы, fayzee, по-своему, - смысл не передала, стиль исказила, русский исковеркала. Я усвоила вашу точку зрения. |
| Karisima, сильно не переживаете. Здесь любят сгустить краски. :) Должны же Вы были хотя бы попробовать. |
| Да, stream15, конечно, должна была. Было, только, две пробы. Первая была гораздо легче и радостней - это, когда с текстом, а вот вторая, - когда критику переводчиков претерпела, ух! тяжелой мне показалась, но это сначала. Потом, стала постигать тактику. |
|
****а вот вторая, - когда критику переводчиков претерпела, ух! С другой стороны, это даже хорошо. В таком деле лучше переборщить, чтобы с самого начала у Вас не было иллюзий. |
| Хорошо! Ну,.. поскольку беседа наша поворачивается в доверительное русло, возьму-таки на себя смелость задать Вам вопрос - хоть что-то, хоть запятая (которыми злоупотребляю) показалось Вам на места? Или это безнадёга? |
| Karisima, мне очень бы хотелось вас утешить, но вот правда, не знаю чем... глянула еще пару мест навскидку. общее впечатление - отрывок, взгляд и нечто. нет целостности стиля и изложения. и да, простите еще раз, плохой русский язык. хотя, с другой стороны, возможно, утешу следующим. вы сами подумайте: что, каждый носитель русского языка может писать романы? ну пусть не как Достаевский, ну хотя бы как Донцова?))) ей тоже надо было тренироваться) я потому и спросила про "стол" и наличие реальной возможности... если она вдруг есть (или если вы без этого жизни себе не мыслите) - ну тренируйтесь, чо... за спрос не бьют в нос. можно всему научиться. я знаю кучу людей, которым говорили, что им "медведь на ухо наступил", а они долгими тренировками развили в себе вполне приличный слух. медведь в цирке с навыком калинку танцевать не родился. а мы все видели в детстве, что он ее танцует), дорогу осилит идущий. не огорчайтесь. просто, если не ваше - оставьте и живите дальше. а если вдруг свет без этого не мил - тренируйтесь-тренируйтесь-тренируйтесь... на кошках) в смысле, по мелочи начинайте...в тех же письмах знакомых себя контролируйте и т.п. удачи вам. |
|
Извините, что вмешиваюсь, но запятые у вас и правда попадаются странные, например: Было, только, две пробы. В отличие от английского, в русском языке нет подобного отделения запятыми того члена предложения, который вы хотите выделить. Для этого используется изменение порядка слов. |
| То что Вы перевели, конечно никуда не годится. Вам правду сказали. А Вы сами пробовали что - то написать на русском, короткий рассказ например? Если там (в смысле стиля) было бы все хорошо, то тогда, возможно, Вы просто пытаетесь переводить все слишком буквально. Но на это надежды мало. Чтобы писать или переводить художественный текст, Вы должны чувствовать малейшую неадекватность, даже ту, которую невозможно объяснить словами. Написали, вроде все нормально, и смысл правильный, но чувствуете что - то не то, что - то режет слух. И начинаете все менять, править, пробовать и так и эдак, пока не "попадете" :) Вот такие дела. |
|
****Может, и правда попробовать НА английский переводить? Попробовать можно, почему бы нет. Но если английский все-таки не родной, то.... |
| Нет, нартикс. Спасибо, конечно, за откровенность. Есть понятие - не дано. И я максималистка. Если не могу поймать и передать зерно, тогда, действительно, остаётся - за спрос не бьют в нос. Да, научиться можно всему. Есть у меня прятельница здесь, в Лондоне, которая сейчас вице-президент банка. Когда-то мы вместе работали и уровень её профессионализма мне хорошо известен. Так вот она идёт именно по пути - научиться можно всему. Но работу-то свою она ненавидит и ведёт её по карьерной лестнице исключительно финансовая сторона. Нет перевод, литературный перевод, даётся мне нелегко, но откуда ж это чувство, что я что-то выразила словом и очень близко с исходному тексту? Я-то почему не вижу своих огрехов? |
|
кстати, о переводе "на английский" сама под таким глубоким впечатлением осталась, что даже ветку отдельную сделать хотела. просто руки не дошли) вот есть же переводчики...умеют работать... у меня аж мурашки по коже от восхищения (работой переводчика/ов). почти час ролик, чуть что, но я лично не заметила этого часа. может, кому еще понравится... http://www.youtube.com/watch?v=vRPDM7OTMrI ЗЫ. надеюсь, топик-стартер не обидится. все для общего блага))) и про "художественный перевод":) |
|
а как в школе сочинения писали? их критиковали? хвалили? обычно с этого и начинается |
| НЕ-а, stream15, с английским ещё хуже. Всё понимаю, но ... По натуре я не коммуникатор, да ещё не на mother tongue. практически, не общаюсь воще. Ну минут десять в день с сестрой. Ваш форум первый за три года молчания в соц. сетях |
| Tante B, по-разному бывало. То трёшки за пунктуцию и стилистику, а то не верят, что это я написала. Спрашивают, откуда текст? |
|
////Своей целью я ставила, придерживаться и передать его насколько возможно /// Мне кажется, это и есть самое сложное в художественом переводе - балансировать между желанием "придерживаться и передать" и одновременно сделать текст читабельным (вах, какое красивое слово!) на другом языке. Hетрудно провалиться или в одну, или в другую сторону. |
|
*****Нет перевод, литературный перевод, даётся мне нелегко, но откуда ж это чувство, что я что-то выразила словом и очень близко с исходному тексту? Я-то почему не вижу своих огрехов? То что у Вас есть такое чувство, этого недостаточно. Здесь, как и в любой творческой профессии, очень важен взгляд со стороны. Ваш перевод должен понравиться квалифицированному читателю. |
|
*Есть понятие - не дано. И я максималистка. * Karisima (Carissima, так и хочется сказать)) вы меня умиляете) вы 20 лет в Англии, даже если в детстве вас туда вывезли, то тридцатник вам явно есть (отвечать не надо, вопрос риторический)) пора отвыкать от максимализма. гении рождаются раз в эпоху, а хороших ремесленников тоже никто не отменял. причем, что характерно, вторые (при жизни) оценены гораздо больше и лучше... первых, как правило, признают только после смерти... оно вам надо?) |
| stream15, в этом *** Ваш перевод должен понравиться квалифицированному читателю ***, может быть, и есть моя главная беда. Мне ндравится! Это моя главная, ведущая фишка. Как скоро, занявшись переводами, Вы начали видеть свой перевод глазами читателя? Специальный перевод вижу, его сразу нужно рассказать, чтобы дошло, доехало. Тут у меня есть другая крайность - начинаю разбираться в предмете или области, которая касается перевода. Ну нельзя ведь устройство мотора изучать, чтоб описать автомобиль и какие там неполадки в моторе |
| Ну, натрикс, я ж не об том. Вот хирург, он, конечно, по образованию хирург. Но хирург от бога и хирург по образованию - это ж две большие разницы! Поскольку у меня есть право выбора, (и, кстати, я весьма преклонного возраста, скоро уж 60) то нет у меня права выбрать бытность хирурга с корочкой, как единственного моего проф. достоинства. |
| слушайте, Карисима, вы не туда пришли. Здесь за случайную запятую могут по морде дать, а вы просите зубров перевода оценить то, за что они получают килотонны рублей. Нравится и хотите переводить? Переводите! Вы же переводите не для переводчиков, а для читателей. Поэтому вам надо показать текст читателям. Вывесите на литературных форумах, отправьте на конкурсы, откройте свой сайт. Литературные достоинства текста и зажигательность сюжета не связаны напрямую с переводческим талантом. |
|
****Как скоро, занявшись переводами, Вы начали видеть свой перевод глазами читателя? Глазами читателя, это, возможно, не совсем верно. Вы должны видеть (чувствовать)неадекватность фраз, выражений, предложений, и не только своих собственных, а вообще, всех! Еще в юности я всех доставал критикой, исправлениями, когда кто - то, на мой взгляд, говорил неточно, неправильно или некрасиво. :) |
|
****Переводите! Вы же переводите не для переводчиков, а для читателей. Поэтому вам надо показать текст читателям. Redni, по крайней мере, после общения с нами она не будет слишком сильно разочарована если там тоже не получится. :) |
|
Ну, хирургов от бога обычно в любой стране поименно знают, а аппендициты вырезать и ноготь вросший тоже кому-то надо) хотя, с другой стороны, вы щас карту просто козырную с возрастом разыграли... не надо оно вам. займитесь чем-нибудь полезным. я не хочу сказать, что "поздно" - по большому счету, оно никогда не поздно, если душа просит... но вот это вот скорее всего не то, что вам надо... а про килотонны рублей это щас Redni пошутил. большинство из нас на художку облизывается только и слюни пускает, а на деле вырезаем аппендициты. не платят нифига за эту вашу художку - вот еще один вам контр-аргумент... может кому в жизни больше везло, не знаю, мне лично от 3-4 доллара/страница предлагали, а я просто не имею права на хобби пока что... а теперь в фунтах пересчитайте... вот так-то вот((( |
| Кстати, есть сайты где желающие коллективно переводят художественные произведения. Очень интересно. :) |
|
тут давеча одна интересовалась как заполучить картину маслом, на холсте (весь материал исполнителя), и чтоб хорошо нарисовали - все вместе за "8 рэ". напомнило. |
| stream15, спасибо. Я уже отмечала, что читаю много и в основном классику. А знаете почему? Не переношу современную художественную литературу, за редким исключением. А в зарубежной, классической литературе ищу ранние переводы. И далеко не всегда меня не устривает тематика, куда чаще стилистика. Кстати, или не к стати, неделю назад открыла для себя Эжена Сю, к моему великому позору. И до сих пор в ауре Парижских тайн. вот |
| меня обуяло побуждение чего-нибудь тоже написать сюда )) |
| eu_br, пишите исчо! |
|
Но работу-то свою она ненавидит Вряд ли я открою Вам большой секрет, что работа -- это самое нудное и ненавидимое дело на свете. |
|
****И далеко не всегда меня не устраивает тематика, куда чаще стилистика. Я с Вами согласен. В свое время, я тоже обнаружил что с удовольствием читаю что угодно, на любую тему, если это написано блестяще. И мне приходится заставлять себя это делать, если материал изложен плохо, даже в тех случаях, когда тема меня особенно интересует. С художественной литературой аналогично. |
| натрикс, это удручает. Да жить-то как-то надо и, вероятно, у вас конкуренция в сфере профессиональной. Вы правы, это я с жиру бешусь. Достало безделье, а носки вязать я так и не научилась. Переводила по-случаю, то петицию американских адвокатов о войне в районе Газа, на одном русско-язычном еврейском форуме, то у знакомой из Питера были тут проблемы с квартирой, пришлось с лендлордом воевать. Вот и подумалось, поскольку всё идёт без проблем, отчего не переводить, что переводить хочется? |
| а я вот, не поверите, умею вязать носки... но лет надцать уже не вязала... ах, как хочется иногда... давайте, я вас научу?) это очень просто, главное - пяточку вывязать, а остальное просто по кругу... |
|
отчего не переводить, что переводить хочется? Так и переводите, в чем проблема? Тут особстатья |
|
Мr Tumanov, народ уж и так, как видите, ахает. Да лавры тут не при чём. Да и деньги мне ни к чему. Хочу людям радость доставить. А что не может быть работа не постылой, не согласна я с Вами. |
| спасибо, натрикс, но на такие художества, да ещё вязальным крючком совсем неспособная я. А неспособность сильна во мне, как видите |
|
*да ещё вязальным крючком * да нет там никаких крючков. четыре спицы вторкнуты, а пятой вяжем. не боги горшки обжигают. никакой высшей математики. потом на всякие черитиз будете сдавать, людям радость доставлять... подумайте:) |
|
Redni + много Karisima, Сделав "пирог" для окружающих, нельзя идти в цех поваров, они не сумеют оценить его в силу своей внутрибоксости. Они конечно датут оценку, но она будет необьективной (угадайте с трех раз, почему) |
| Не, натрикс, на один носок меня может и хватит. В общем, спасибо, и спокойной ночи! Не стану рассказывать Вам историю, как пыталась я однажды на конвейере работать. Очень грустная история на ночь-то |
| и вам спокойной ночи. и не грустите. в конце концов, переводчик - он всего лишь передатчик чужих мыслей и образов. а вот носок связать - это уже творчество. или борщ сварить. хороший борщ - это вообще шедевр. это "настоящее искусство". приходите к нам еще. мы тут хорошие и у нас весело))) |
|
а вот носок связать - это уже творчество. да да конечно и |
| tumanov, обожаю это ваше "ююю":) |
|
"совет - перестаньте думать на английском на время (после даже десяти лет это трудно, поверьте, не говоря уж о двадцати..) Дорогая редакция, а я вот после сорока забугорных лет всё ещё по-русски думаю... подскажите, что я делаю не так? :-) |
|
Karisima Поверьте не хотел Вас обидеть и тем более навязывать свое мнение или перевод. А так успехов Вам и с наступающим! |
|
Не являясь профессиональным переводчиком хочу высказаться от лица читателя. Karisima мне кажется дело даже не в том, что вы по английски думаете. Пытаясь сохранить стиль автора, Вы сохраняете структуру английского предложения, а по русски это не читается. И не стоит сразу бросать начатое дело. Пробуйте. С наступающим Вас! |
|
Дорогая редакция, а я вот после сорока забугорных лет всё ещё по-русски думаю... подскажите, что я делаю не так? :-) Erdferkel, не знаю, вам видней, это все довольно индивидуально. Начинайте, на английском, немецком и т. д.... никогда ведь не поздно) 9:42, *И не стоит сразу бросать начатое дело. Пробуйте.* - однозначно! С Наступающим всех. |
|
"Начинайте, на английском, немецком и т. д.... никогда ведь не поздно)" - нет, думаю (тьфу! опять по-русски), что уже поздно... ещё сорок лет я вряд ли проживу "А если серьёзно, и имхо, думание-недумание связано с тем, гуманитарий вы или технарь и в какой степени" вот и я всегда считала, что гуманитарии как-то больше в сторону думания... а технари только считают, чертят и чего-то там железного производят или я опять ошибаюсь? а какой грозный Наступающий... как это у меня в прошлогоднем, что ли, поэзе было: на нас он наступит и дальше пойдёт :-) |
|
Эрдферкель, ну дайте Вы людЯм повыпендриваццо :) |
|
а я тоже хочу! выпендрррр вот это! а не блокировать мышление тем более, что там так интересно: вот вдруг мне каак захочется подумать по-немецки, но я осознанно наступаю на горло собственному хотению, блокирую это самое и начинаю! усиленно! думать! по-русски!!!! :-) |
|
Эрдферкель, зато КАКОЙ РУССКИЙ! :) |
| ну какой... усиленно думаемый :-) |
| eben :) |
|
Erdferkel, а ежели не пойдёт он дальше, а просто наступит и всё? Вот как тогда жить? Много в жизни неразрешимых вопросов? И как зачнёшь их все передумывать, понимаешь, что жизнь нелегка? Да не думайте Вы их совсем, хуже ведь не станет. Мне, конечно, намного легче, не с руки мне думать, по технарской причине. Но скучно ведь всё время технарить. То хлеб начнёшь печь внезапно, то тяга к азыкам обуревает. Жаль только, что недолги эти увлечения. А если короче, то С Наступающим! |
|
"ежели не пойдёт он дальше, а просто наступит и всё" - как показывает жизненный опыт на любом языке, за 1 января неумолимо последует сами знаете что. А чтоб день был без числа, так это мы тоже все знаем, где оно бывает Хлеб я раньше тоже любила печь, ещё и с поджаренным луком или кусочками окорока... но всё в прошлом... нет, не буду думать, правда Ваша Так что - с наступающим и Вас! |
| с грецкими орехами еще хлеб хорош! всех с наступающим! |
|
навеяло: http://video.yandex.kz/users/4611686019788881229/view/114463517/ Прекрасного всем настроения! |
|
Посмотрел эпизод, и тоже навеяло. Когда я служил в армии, пописывал небольшие повести и рассказы о тяжелой солдатской судьбе, любви, разлуке, измене. Кстати, очень популярны они были среди солдат и девчонок из близлежащих хуторов. Ну, и т.д. |
| самоволку |
|
Karisima "Основы академической у меня никакой нет, только живая практика. И поэтому гложет вопрос - а стоит ли? Нужна оценка – читабельно ли, не искажаю ли авторский замысел? Приветствую любую критику." Я не читала пока ваш перевод, но глянула на пару предложений. Я думаю, раз вам нравится переводить текст конкретного автора (вы ж сами выбрали, что переводить?), то стоит этим заниматься. Хотела бы пожелать вам удачи в пути. Я заметила, что у вас небольшие проблемы с русским и стилистикой. Я могла бы помочь. Если вам интересно, напишите мне. Мой имейл: olya.qp@gmail.com Удачи вам в пути! |
|
"Радость хочу людям доставить я. Но неспособность сильна во мне, как видите вы. В изгнание должна я удалиться..." Магистр |
|
link 2.01.2014 9:30 |
| ...обуреваемая будущей тягой к пока что неизвестно чему - внезапной, хоть и недолгой |
|
AMOR 69 ... эти мужики дело говорят и никогда не шутят... Karisima, запомните - переводчик должен глубоко проникать в жизнь!.. http://www.youtube.com/watch?v=cNHXzIA3Bp8 |
|
Тема уже исчерпана, и почему модератор не закроет её? Не ожидала такой бурной реакции. Ощущение оплёванности не проходило. И в первую ночь пришлось снотворное принять. Rendi и Аnа-net, большое спасибо, Вы помогли мне выйти из состояния нокаута. АМОR 69, вашу критику, пусть даже пинками, я бы принимала без обиды. Про "Березовую ветку" ничего пока не разведала, не нашла ничего в интернете. Может съезжу в книжный магазин, например, Waterstones, он недалеко, пороюсь в их каталоге. Так вот, я до сих пор на свист не оборачиваюсь. |
| Karisima... вы можете не поверить, но к вам на форуме отнеслись в высшей степени благожелательно... просто не каждый может по достоинству оценить добродушную ласку русского медведя ... :) |
| или медведицы |
|
ну... какие могут быть обиды?..:=)))
|
|
я, конечно, жутко извиняюсь, но все же спрошу аскера: 1) какие произведения Генри (а не "Гени") Джеймса Вы прочитали? (ограничьтесь рассказами, повестями, эссе, т.е. ~short writings) 2) что Вы имеете сказать по поводу прочитанного? согласитесь, что переводить книгу о, скажем, Лермонтове, не прочитав при этом chef-d'œuvres самого М. Ю. было бы по меньшей мере странно.... |
|
* Нужна оценка – читабельно ли, не искажаю ли авторский замысел? Приветствую любую критику. * сабжевый посыл был. *Не ожидала такой бурной реакции. Ощущение оплёванности не проходило.* - это из "свежего" чото както не вяжутся у меня рядом две эти мысли... вы по ходу дела передумали или вы серьезно на цветы и овации рассчитывали?(опять риторический) |
|
dfdfdf, Вы предложили для освидетельствования весьма двусмысленную фотографию: - Взгляд первый. Если предположить, что указанное средство передвижения именно Мишка, а не Pego, то не удивительно, что постигла его печальная участь. Техосморт нужно проходить во время! ( впрочем это касается не только Мишек) - Взгляд второй. Чтоб избежать повреждения, нужно по дороге ездить, а не ломится в русские леса, полные медведей. |
| ...Karisima ... Вы же умница ... сами все понимаете, а ломитесь..:=))) |
|
Karisima, если лично для Вас тема исчерпана, то Вам лучше просто не заходить больше в эту ветку. Засохнет сама собой. Джинн выпущен из бутылки Вами, но не Вам загонять его обратно. Впрочем, форум и есть форум. А относительно цветов и оваций присоединяюсь к риторическому вопросу Натрикс (впрочем, это уже не новость). |
| Wolverine, когда-то давным-давно читала Дэзи Миллер и то в переводе. Пытаюсь вспомнить о чём это. Нет, не спрашивайте. Начинала было Американцев, не пошло. Всегда ли нужно или тянет прочитать произведения автора, если прочёл его биографию? Да не обязательно. Может Вы и правы - сначала прочтите произведения автора, а уж потом его биографию переводите. Не уверена |
|
Tante B, так и не захожу, но замечаю, тема появляется в верху списка . Думаю, может дельное чё. Вот qp, потом Ulcha появилась - навела на мысль. Не правильно я гуглила "Художественный перевод". Чего я ждала кроме оваций? Хорошо, если язык корявый. Подход к переводу, смысл ухватываю? Мне ж отчетливо сказали "цыть", не с свинячьим рылом в калашный ряд |
| Tante B, меня больше стала интересовать кухня перевода на МТ сайте, поэтому ещё влезаю сюда. Здесь ведь маститые переводчики есть |
|
тогда и по неувязке мыслей присоединяюсь к Натрикс ("Тема уже исчерпана, и почему модератор не закроет её?" -- не Ваши слова?) но ухожу и более не беспокою |
|
**Детям нет никакой пользы от постоянных похвал. Они становятся эгоистами и тщеславными людьми. Они хотят, чтобы все хвалили их всю жизнь, даже если это будет ложью. К сожалению, сегодня все научились лгать, и тщеславные это принимают, это их пища. Богу это не угодно. Богу угодна истина. К сожалению, не все это понимают и поступают как раз наоборот. Когда ты непрестанно и без рассуждения хвалишь детей, их начинает искушать супостат. Он поднимает у них жернов эгоизма. Привыкнув с малых лет к похвалам со стороны родителей и учителей, они, возможно, будут преуспевать в учебе. Но что пользы? В жизни из них выйдут эгоисты, а не христиане. Эгоисты никогда не смогут стать христианами. Эгоисты хотят, чтобы их все непрестанно хвалили, все их любили, все говорили о них хорошее. А этого не желают ни Бог, ни Церковь, ни Христос... Итак, когда мы похвалами развиваем в ребенке это гипертрофированное «Я», когда развиваем его эгоизм, то совершаем для него великое зло. Мы делаем его более склонным к диавольским вещам. Если мы так его воспитываем, то удаляем его от истинных ценностей жизни. Вы не думаете, что это и есть та причина, по которой дети портятся, по которой люди бунтуют? Это эгоизм, который с детства насадили в них родители, Диавол — это великий эгоист, великий денница. То есть внутри нас живет этот денница, мы живем диаво-лом. Мы не живем смирением. Смирение — Божие, это нечто совершенно необходимое для души человека, нечто для нее органическое. И когда его нет, это все равно, что в организме нет сердца. Сердце дает жизнь телу, а смирение дает жизнь душе. Из-за эгоизма человек находится на стороне злого духа, то есть он развивается со злым духом, а не с добрым.** |
|
"когда-то давным-давно читала Дэзи Миллер и то в переводе. Пытаюсь вспомнить о чём это" - Вы правдивый человек, дражайшая. Das ist gut. Тем не менее, начните с Daisy Miller в оригинале. Иначе можете считать, что все Ваши 20 лет в Англии коту под хвост! -:)) In Heaven there'll be no algebra, |
|
*** ("Тема уже исчерпана, и почему модератор не закроет её?" -- не Ваши слова?) но ухожу и более не беспокою *** Tante, вышеприведённое я называю разборками. Но отвечу всё-таки. Когда я написала "но ухожу и более не беспокою", то сказала финита, давайте больше об этом не вспоминать. А она всё всплывает. Тогда я и удивляюсь - тема то уже исчерпана, чё ж не закрывают. И что же тут непоследовательного? |
| Wolverine, спасибо за урок! Вот это слово! и наводит на мысли. Такое СЛОВО - это движание, а не "цыть". Стих-то какой необыкновенный |
| Натрикс, да к чему ж мне постоянные похвалы. Вы мне ещё грамоту выдайте, чтоб было на что смотреть и гордиться. Откуда эта выдержка, которую Вы привели. О таких вещах люблю посудачить, но тема длинная, если вообще испарпаемая. Это на домострой похоже. Всё в меру хорошо. Не сказав во время доброго ободряющего слова, можно человека в тряпку или бандита превратить |
|
Мишка, а не Pego Техосморт нужно проходить во время! ... по дороге ездить, а не ломится в русские леса с таким количеством ошибок на один квадратный сантиметр вообще не стоит никуда ломиться :-) |
|
"Стих-то какой необыкновенный" :)) ну, Стивенсон вообще был человек выдающийся... Остров Сокровищ и мой любимый Kidnapped - тоже его рук дело. |
| Да, Мumma, сплошной позор . В данном случает ломятся действительно с мягким знаком. А вот что же с Мишкой и Пежо не на месте так и не пойму. Но обратите внимание - дальше-то ещё больше несуразиц. |
|
не сказав доброго слова во время чего, простите? во время вашего перевода? так по добрым словам у нас |
|
натрикс "перечислите денюжку ... желательно, в российское защиты животных" а почему именно в российское? а Белоруссия как же? или вы там уже защитили животных? |
| Натрикс. Написав, "человеку", я не себя конкретно имела в виду. Вы ведь общими категорями оперируете, таковые же я и имею в виду в своём ответе. Жаль вашего впустую потраченного времени. На свой непрофессионализм в вашей области я указала в первой строке, посчитала это существенным. Куда мне идти, разберусь как-нибудь сама. В благотворительные общества никогда ничего не посылал и посылать не стану. Когда мне что-то не нравится или не интересно через пять строк текста, я перелистываю страницу или закрываю книгу и т.д. в том же роде. Чего и вам желаю |
| ах, так это был Пежо? простите, не признала в Pego старый добрый Peugeot, или у вас в англиях так теперь принято писать? о времена, о нравы... тогда и Мишку пишите как Мишкубиши |
| Wolverine, ну ... Стивенсон. Это одна из самых хороших страниц моего детства. А как Kidnapped по -русски назывется., что-то не приходит в голову? А вот его стихов кроме Верескова мёда, ничего не читала. Что открыла для себя уже здесь? John Steinbeck и то по случаю. Читала его по-русски - ничего особенного. А вот когда прочитала его в оригинале! |
|
*Вы ведь общими категорями оперируете* да ну нафиг, общими категорями... я только и делаю, что к вам лично обращаюсь. перечитайте внимательно... *Жаль вашего впустую потраченного времени. * тоже не за то переживаете. раз потрачено, значит оно было. мне вот даже не жаль, что лично вам мое время не пригодилось. я вас не знаю, поэтому это было "безымянному аскеру". мой вклад в работу форума, тассказать... бескорыстный. даже на "спасибо" никогда не расчитываю... привычка свыше нам дана... *В благотворительные общества никогда ничего не посылал и посылать не стану. * говорю же, воля ваша. хотя странно слышать от человека, которому деньги не нужны и готов переводить. пусть плохо, но забесплатно... *Чего и вам желаю* - не, не желайте. тем более, что мне всегда интересно... хотя скорее, забавно наблюдать, как кухарка может управлять государством, а человек без образования и опыта книшки хочет писать. ну, или переводить, не суть... *Куда мне идти, разберусь как-нибудь сама. * ну, наконец-то вы понели... простите, что на вашем езыке... |
| Да, Mumma, с Пежо я пролетела круто, причём в полной уверенности, что пишу верно. Да не издевайтесь уж так, речь действительно идёт о нашем мишке, Потапыче то есть |
|
Kidnapped? Вы не поверите, но ее так и назвали - Похищенный. Мне также известны 3 экранизации этой книги. На всякий случай, если заинтересуетесь, есть ее продолжение - Catriona / Катриона. Но там уже нет "того, что я ищу" - это все ж таки больше для подростков, как и Treasure Island. |
|
"Да, Mumma, с Пежо я пролетела круто" Не расстраивайтесь, они, может, сами сначала в интернете смотрЮт, как Peugeot пишецца :)) |
|
+1 я всегда смотрю. и Reno тоже :) |
|
Деточка разнервничалась. Karisima, плюньте на нее. Она сюда ходит попонтиться. |
|
link 2.01.2014 22:03 |
| А шо, праззнованнью уже сиктым? ик... О большой литературе гутарим...."А как там в Греции? А то я волнуюсь". Всем прювет! Друззя, че нового в Берлине, Нью-Йорке, Могилеве и Киеве?? |
|
можно подумать, что "деточка" - от вас, Амор, в силу ваших седин принимается, кто б спорил, в моем возрасте приятно хоть для кого-то деточкой побыть:) - одна написала, что перевод ни к черту не годится... marcy, это потому что вы живете, где "французы" не в фаворе:) Renault - без гугла, чесслово - проверяйте:) а вот Фольцваген ни в жисть не напишу:) вот BMW - он вне конкуренции по всем параметрам))) |
| "пежо" (если речь про автомобильную марку, а не завод и не конкретную модель, то со строчной и в кавычках) |
|
link 2.01.2014 22:07 |
| Всяк знает, шо пралльна Ренаульт! Со школы! С Пежой сложнее. Пока выразишь мысль, а-р-т-ик-у-л-я-ц-и-о-н-н-ы-й аппарат сломаешь (о, получилось). Ну их в Пежу... |
|
***вот BMW - он вне конкуренции по всем параметрам*** Натрикс, |
|
""" можно подумать, что "деточка"одна написала, что перевод ни к черту не годится...""" Нет, конечно, можно сказать, что перевод "пестрит серостью" и прослыть крутым критиком. |
|
***я даже не приступал к анализу*** так приступите, Амор, хватит телиться :) |
|
О, marcy появилась! Никак не может мимо жаренного пройти. Сидит в засаде и держит нос по ветру. Как запахло - жди появления marcy. Народная примета. |
|
*Надо, чтобы желание ущипнуть Амора * - ой... какой-то эротический подтекст вы прочитали, не было его, чесслово, не хочу вас щипать, при свидетелях заявляю... BMW X6 хачу. сильна... беееленький... |
|
***Как запахло - жди появления marcy.*** да, АМОR, Вы правы – не выношу вони. очень хочется убрать за Вами продукты Вашей форумной жизнедеятельности. вот и появляюсь. |
|
натрикс, в BMW нет шарма :) но могу ошибаться, я однолюб (см. выше). |
|
///BMW X6 хачу. сильна... беееленький... /// И в чем проблема? Али крутые переводчики на бумер не зарабатывают? 700 рупь за страницу - 10 страниц в день - 25 дней в месяце - два лимона в год. |
| да черт с ним, с шармом, marcy, вот люблю и все тут. тут же ж love is blind, сами понимаете... если бы все наши поступки и желания поддавались человеческой логике, жить было бы скушно) мне так кажется, мы с ним идеально друг другу подошли бы))) |
|
натрикс, понимаю :) в любом случае BMW в перспективе лучше, чем жигуль, заработанный непосильным трудом, в анамнезе. |
|
link 2.01.2014 22:38 |
|
Наташ, а первый шаг на пути к мечте уже сделан! (я про белое пальто :))) Эх, белый бууумер, шо ж ты вьёшси, да над моееею головоооой... |
|
не в перспективе, дорогуша, а в мечтах. Биг дифференс. |
|
козлик, да хоть и в мечтах. как у тебя амор а-ля 69 :) |
| Саш, у меня еще и телефонег беленький. мне тут осталось do trzech razy sztuka, как дружественные соседи говорят:) |
|
link 2.01.2014 22:43 |
|
Эта...мечты-мечты. Можно анекдотец? Не бейте за баян....в тему: Откушал Зюганов в дорогушем кабаке. Откинулся в кресле, отпил из фужера дорогого коньякУ, закурил кубинскую сигару и выдохнул: ""Эх, хорошо-то как, етить его...Жалко, Ильич не дожил!" |
|
А я вот никогда не катался в дорогущих машинах. Сам не имел, а к посторонним длядям подсаживаться западло. Наши люди в чужих бээмвушках-ломбарднях не катаются. |
|
San-Sanych, ещё более бородатый, но в автомобильную тему: - Дорогая, где ты? |
| не слышала, чесслово... смеялась:) |
|
А шо, праззнованнью уже сиктым? Вы бы, Саныч, осторожнее с тюркскими словами. Это только по первому впечатлению они все одно и то же значат. |
|
Мишка, а не Pego Техосморт нужно проходить во время! ... по дороге ездить, а не ломится в русские леса ///// Karisima техосмоТр, |
|
Он коснулся мышц на шее, они стали жесткими, и пальцам казались задубевшими. Но боли не было. Когда он двигал головой, мог слышать скрип мышц. Каrisima, Вы когда нибудь слышали СКРИП мышц? А кто задубевший? |
|
прочла перевод большого куска... "Она наблюдала за его полным ртом и за его взглядом, и тут же всё понимала" меня дома учили, что говорить с полным ртом - признак невоспитанности... |
|
По-моему, Karisima уже попросила пощады... Это уже напоминает травлю... |
|
сорри, наткнулась и не удержалась :-( обязуюсь больше не цепляться |
|
* попросила пощады... * а знаете, мне вот вчера после фразы *Ощущение оплёванности не проходило. И в первую ночь пришлось снотворное принять. * очень обидно стало, честно... т.е. просьбу человека выполнили на 100%. потом еще двое суток (простите за образное выражение) сопли полфорума вытирали: "ах простие-извините, да не огорчайтесь и все дела" и потом получить вот это??? как-то мне это слабо на просьбу о пощаде похоже... хотя я может черствая и бездушная и в жизни не все понимаю. но вот если б я щас к примеру на шесте танцевать полезла, а мне бы кто сказал: ты себя со стороны вообще видела? - мне кажется, я бы огорчилась, но не обиделась. на правду-то чего обижаться? а так - да, я только за, чтоб больше не "тыкать палочкой в больного котенка" (с). тоже хотела предложить.... |
|
Karisima, не слушайте их никого. никто не знает, чего они сами в своих переводах наваять могут. |
|
... переводчик должен глубоко проникать в жизнь!.. (с) Это была публика, которую Karisima воображала в долгие дни перевода. Рисовала её спокойной и сдержанной, и не ожидала такой бурной реакции. После момента замешательства ощущение оплёванности не проходило. А когда подняла голову, то поняла перед чем оказалась. На форуме гикали и свистели. Она окинул их взглядом и столкнулась с издевательством и презрением. Но пригласила-то она почитать ее перевод тех, кто остались сидеть и продолжали читать. Только в первую ночь, после громкого, грубого осуждения от людей, которые никогда не читали ее переводов, пришлось снотворное принять. |
| Karisima, займитесь вокалом...может у вас это будет получаться более изящно чем переводы :=) |
|
Никакой уровень мастерства не дает права на бестактность (даже на бестактность) и на высокомерие... И что показательно - настоящие мастера обычно этого не допускают. |
| ...кстати ... во избежание недоразумений... лично мне перевод Karisima даже понравился ... |
|
а лично мне не понравился и даже скажу почему (не упоминая тяпы и ляпы) - вот это знаменитое место из "Анны Карениной": "Михайлов между тем, несмотря на то, что портрет Анны очень увлек его, был еще более рад, чем они, когда сеансы кончились и ему не надо было больше слушать толки Голенищева об искусстве и можно забыть про живопись Вронского. Он знал, что нельзя запретить Вронскому баловать живописью; он знал, что он и все дилетанты имели полное право писать, что им угодно, но ему было неприятно. Нельзя запретить человеку сделать себе большую куклу из воска и целовать ее. Но если б этот человек с куклой пришел и сел пред влюбленным и принялся бы ласкать свою куклу, как влюбленный ласкает ту, которую он любит, то влюбленному было бы неприятно. Такое же неприятное чувство испытывал Михайлов при виде живописи Вронского; ему было и смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно." подписано: ненастоящий мастер |
|
Erdferkel... вы слишком строги и несправедливы ... расслабьтесь ... авторский стиль - штука тонкая и обороты типа "выражение на лице" вовсе не нужно безжалостно пропалывать, а надо их ценить и любоваться ими, например: "Сегодня, 25 июня, исполняется 75 известному актеру советского и российского кино Альберту Филозову. За свою более чем 50-летнюю карьеру он сыграл более 120 ролей. |
| наверняка режиссёр А.С. это полным ртом произнёс! заценила :-) |
| EF, если вброс в 16:53 был грубый, то в 18:16+18:41 - ну очень изящный... надо "ценить и любоваться" (с), я щетаю...) |
| ой-ой-ой... так вот и Karisima могла намеренно чуть-чуть отступить от железобетонных канонов для создания определенного художественного эффекта ... нельзя же так реагировать ... мне вот тоже в детстве казалось, что живопись - это мазня ... то ли дело карикатуры в журнале "Крокодил" - все четко, ясно и понятно, не то что "шедевры" всяких там имажинистов, импрессионистов и прочей публики, у которых на портретах нос на боку, а сиськи вверх тормашками...:=))) |
|
эффект был создан очень эффективно и даже где-то эффектно! вот как раз из "Крокодила" на тему дня 
|
|
вот и я о том же, dfdfdf, "полный рот" - это не обязательно чем-то набитый, а "иногда" - это совсем не "время от времени" или "временами" . Erdferkel, мне очень нравится ваш слог - изящный классический русский язык. Но неужели традиционность - это единственная аксиома писательства? Правда, если стиля нетути, енто другое дело. VIII, и Вы меня явно недооценили http://www.youtube.com/watch?v=7S97pcpVeTA , кажется Вы именно эт о имели в виду ( подчёркиваю, в виду - пишется в данном случае раздельно) |
|
На одном форуме у нас есть мужик, чья 13-летняя дочь рисует. И есть другой мужик из Парижа - искусствовед. Первый попросил второго оценить картинки дочери. Второй сказал "отбери кисти, отшлепай и накажи, чтобы никогда больше не брала кисть в руку". Девочка сейчас учится в художественной академии. Одна из ее картин висит там же, среди картин "выдающихся выпускников", а вторая - в Метрополитан. you never know, my friends, you never know. |
|
да причём же здесь традиционность? и разве это новаторство - писать с ошибками? таких новаторов теперь полный интернет 1. "полный рот" - это не обязательно чем-то набитый" обязательно! т.к. то, что в исходном тексте - это полные/сочные/мясистые/выпяченные/пухлые губы из этого ряда синонимов про рот можно сказать "пухлый" - не знаю, стоит ли это брать в Вашем контексте 2. "иногда" - это совсем не "время от времени" или "временами" Можете объяснить смысловую разницу? AMOR 69, мы не искусствоведы и не литературные критики мы табуретки делаем |
|
Erdferkel, полный рот - это не только пухлые губы. Не буду ничего объяснять, бесполезно это. Впрочем, учителя литературы в школе никогда меня не любили. Оставим это |
|
... ах, дорогая, уважаемая, милая Erdferkel ...увы Вам и ах...:=))) "Тогда она села в подушках и, придерживая на груди падающую рубашку, стала глядеть на него выпуклыми, близорукими глазами. Веки ее припухли, полный рот кривился в усмешку." "Хождение по мукам", А.Н. Толстой |
|
Karisima, если "полный рот - это не только пухлые губы" - то что же, что же это ещё? хлопот полон рот? что мы видим, глядя на лицо собеседника в районе рта? не только губы? зубы м.б. видим, но они ведь к полноте отношения не имеют (тогда был бы "полный зубов рот") тогда нужно хотя бы "полный, чувственный рот" добавить, что ли, но ведь этого нет в исходнике "who watched his full mouth and the glance of his eyes and instantly understood it all" имхо здесь лучше бы взять "его чётко/резко очерченный рот" dfdfdf, советский граф мне не указ :-) кроме того: "Она наблюдала за его полным ртом и за его взглядом" и "её полный рот кривился в усмешку" - воля Ваша, но некоторая разница имеется (хотя я бы и тут "губы" предпочла) :-) кстати, почему "в усмешку", а не "в усмешке"? граф уже не ответит...:-) |
| Erdferkel, вероятно, потому что написав "рот кривился в усмешку", граф, может быть, хотел сказать "складывался в усмешку"? Такая махонькая тональность. А вот полный рот у Генри Джеймса был без всяких эпитетов был просто полным у описанию автора |
| ... ну вот ... и графу досталось .. под горячую руку... :=))) |
|
Эрдферкель, советский граф или нет – не так важно. он граф – и может не гуглить, как правильно. пишет себе, кривит рот в усмешку – и входит в классику. пример из другого графа, который ещё в школе меня удивил: ***— Нет, я должен вас угостить Курагиным, — сказал Билибин тихо Болконскому. — Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность. свои складки. хм. а что, он мог собирать чужие? |
|
"её полный рот кривился в усмешку"
|
| глаза при этом оставались серьезными, даже какими-то страдающими, штоле |
|
marcy, Вы же знаете, что про стиль "другого графа" многие тома понаписаны - он тем и хорош, что пишет, как Наташа Ростова поёт :-) хотя здесь можно попробовать объяснить - "свои складки" потому, что это отличительная черта Билибина: "Худое, истощенное, желтоватое лицо его было все покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины." (мне на всю жизнь запомнилось это "которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани" :-) |
| dfdfdf, именно! :-) тут и страдающие глаза к месту будут :-) |
|
Эрдферкель, безусловно, объяснить, понять и простить можно – и не только это. загадка в том, почему графья классики, а остальным остаётся только тома про их плохой стиль писать :) |
|
P.S. судя по отвратительным картинкам, 123 снова с нами? :) |
|
marcy, он не плохой стиль! он вот такой: «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», — говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили и только наслаждались этим необработанным голосом, и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственность, нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пения, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его." вот чего полон рот-то оказался! стилистических разборок :-) |
|
да, именно! :) необработанный голос порой (иногда, временами etc.) намного милее, чем гладкие, захватанные сальными пальцами, предложения, которые прекрасно гуглятся (вспомните Vladim-a с его гуглохитами). это распространяю и на советского графа, я его лублу :) |
|
то-то я смотрю, что я толстого всю жизнь не люблю... никогда не могла понять, почему именно. спасибо, теперь объяснили, ото ж я критегов традиционно не читаю, думала, сама придумала... хотя, признаться, перечитав кой-чего недавно после изрядной дозы литературы в современных переводах, пришла к выводу, что да... таки и он классег... с ТС, кста, еще одно роднящее обстоятельство есть: все от безделья, друзья мои, все от него... ЗЫ. картинко понравилась. |
marcy... ну нафиг вам сдался какой-то там 123, когда у вас есть я!...:=)))...
|
|
я всегда ценила английский андерстейтмент. к сожалению, рты, похожие на куриные огузки, до отказа набитые печеньем, и младенцы, отрыгивающие подозрительного вида ка..шку, не вписываются в моё видение того, что можно и нужно постить на форуме. |
|
ну или гузки ) если вдруг эстеты и ревнители стиля решат меня поправить. |
|
наверное, у топикстартера это первый опыт а раньше никогда не доводилось ни в литобъединении участвовать, ни на семинарах (не учебных, а взрослых) докладывать, ни репетировать вальс снежинок для отчётного концерта – неважно, играть или танцевать... в утешение могу сказать, что некоторые приучаются к наличию критических отзывов на первом десятке лет своей биографии с учётом детской психики, это гораздо жостче, но в то же время пользительней, как ни странно – чтобы сделать правильный выбор искусство же не понимает ни малолетства, ни другого какого handicape (в лучшем случае, выросшие вундеркинды становятся крепкими профи, но не гениями) не обижайтесь и не грустите! в жизни и без этого много хорошего |
| "Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины." Ницше |
|
не умереть от куриных жопок? :) ну-ну... |
|
dfdfdf, отличный бутуз, измазанный кашей)) marcy, вы случаем не чайлд-фри? |
|
naiva, это не бутуз. это 123, работающий под naiva. чувствуете разницу? :) извините, не могу пускать по этому поводу слюни. к детям, инвалидам и плохим переводчикам отношусь хорошо. |
|
не-не-не, спешу поставить рамки. с какого боку тут инвалиды? handicape значит гандикап – и ничего другого а пользоваться им можно в зависимости от наличия и по мере надобности |
|
mumin, я хотела написать «животным», но в последний момент заменила на инвалидов. видимо, твой гандикап навеял из подсознания. :) |
|
Karisima, если Вам угодно знать правду без экивоков, извольте: перевод плох, читать его невозможно. За годы, проведённые в эмиграции, чувство родного языка Вы утратили (исхожу из предположения, что когда-то имели). Советы переводчиков с форума Вам не нужны, Вы ведь всё равно будете пытаться, верно? Ну, так и дерзайте. Благо, в наши дни нет необходимости рассылать рукописи по редакциям или обивать их пороги. Создайте страничку и публикуйтесь, публикуйтесь. Интернет всеяден, кому-то обязательно понравится. Разумеется, это всего лишь моё личное мнение. P.S. |
|
*А на свист Вы, несмотря на декларации, всё же оборачиваетесь.* не хотела говорить, но раз уж к слову пришлось... про свист, к сожалению, стырено... добрый старый английский анекдот годов 60-х как минимум. есть он у меня записанный в аудиокурсе Steps to understanding вышеназванных годов. уровень не помню навскидку, но либо элементари, либо чуть выше... кому интересно, аудиофайл могу переслать (не знаю, как его на форум выложить) ни одной свежей мысли - вот что печалит при всем остальном. еще и попытка чужое за свое выдать( |
|
не хотела писать, но не выдержала. особенно позабавил (-а) VIII c поправкой явной опечатки: показательный пост, кстати. что тут тока ТС не высказали.. аж денег просили отправить защитники животных в лице натрикс. меня удивило неумение большинства ответивших здесь писать отзывы, скажем так. образования не хватает, эссе не учились писать? так пройдите мимо. неужели все прочитали огромные куски текста, выложенные ТС? почему никто не отметил ни одного положительного момента? и это при том, что на форуме куча ТС просят ЗА НИХ перевести. а здесь человек выложил свой перевод, прося лишь тактичных заметок, верно. господа, будьте цивилизованными людьми. неприятно вас читать. |
| забыла самое главное: тьфу на вас, уроды. |
| всегда приятно читать qp - всегда тактична и цивилизованна. |
|
а ведь по сути qp… права! :) форма, правда, не совпадает с содержанием. но мы же не формалисты? |
| вы просто отучились или не умели никогда быть просто добрыми людьми и писать лишь там, где вы можете из своего опыта посоветовать, показать, как бы вы перевели. а вы о чем тут трете? |
| Если б случай подвернулся. Сказала б я так, - Знаете ли, уважаемая Натрикс, а с чего это Вы решили, что фразу о том что на свист не оборачиваюсь, я использовала первой? Вы узрели это в контексте, в подтексте, иль каком другом месте? В тот момент, с милиционером наедине, я вовсе не преследовала цель кого-то процитировать. Просто вырвалось да и всё. Вам что ли эта фраза никогда в голову не приходила, когда нужно было просто сказать: "Отстань!", да так, чтобы без штрафа обошлось?- но поскольку нет меня на форуме, я лучше промолчу, и продолжу смотреть Летучую Мышь |
|
немного офф больше всего бесит, когда пишут: брось, куда суешься. так всему учиться надо. каждый спец когда-то начинал. |
| собственно, не ТС жаль,-- жаль упущенной многими возможности разобрать текст и поучиться переводить. флудите/чешите дальше. |
|
*с чего это Вы решили, что фразу о том что на свист не оборачиваюсь, я использовала первой* а ни с чего не решила... просто когда за случай из жизни выдают старый анекдот, становится скушно... и хотелось бы рациональное зерно рассмотреть, а вот как-то оно утонуло в банальностях. купи - да - порадовала... люто, бешено плюсую... особенно *тьфу на вас, уроды.* понравилось. я рада, что marcy тоже понравилось. у нее утонченное чувство стиля, хоть и слова иногда путает... купи, хорошо что вы не свалили на бали, а то вдруг там цунами или перебои с интернетом? тьфу, не дай бог... пешите исчо, (соответсвующая) публика вам, видите, рукоплещет... |
|
натрикс, ну что Вы, какое чувство стиля! :) его не хватает даже на разборки переводов начинающих авторов. но я стараюсь и работаю над собой! вот, чувствую, что картинки 123 мне не нравятся – и это меня радует. видать, я на правильном пути |
| не прибедняйтесь, marcy, мы же все помним (ну я так точно), что вы "богиня слова" (с)) |
| надеюсь, цитата не моя? :) |
|
натрикс, мне интересно, что вас заставляет постить с таким ажиотажем что ТС, что мне (про Бали и цунами). 2 варианта у меня, но оглашать не буду, сами понимаете, почему.. ахахах ЗЫ я еще, может, и свалю, так что не ставьте точку |
|
link 3.01.2014 21:29 |
| Гы, наскока я помню, it's qp who is богиня слова.... |
|
не ваша, о вас, marcy. вы еще и клипег выкладывали: "все бабы, как бабы, а моя - богиня" по этому поводу... неужели правда не помните? тогда еще и вашей скромностью позвольте восхититься... а что касается картинок - не огорчайтесь... мне вот тоже по сей день ( честно) кажется, что чорный квадрат и я бы могла намалевать в определенных обстоятельствах) мне вот другие картинки ближе и роднее. да я и "летучую мышь" не смотрю, не поверите, в сто двадцать восьмой раз сморю "крепкий орешек" ... короче, "у каждого свои недостатки" (с) ЗЫ. Саш, тебе ссылку найти или поверишь на слово?) |
|
натрикс, если честно – совсем-совсем честно – то… не помню! :) наверное, я не совсем серьёзно воспринимаю то, что здесь пишут, – и хорошее, и плохое. но всё равно спасибо на добром слове :) |
|
\\ Гы, наскока я помню, it's qp who is богиня слова.... Саныч, |
|
overdoze о присутствующих говорить в 3-м лице не принято |
|
link 3.01.2014 21:49 |
|
2overdoze Как какого? Забористого...ну, и ваще...qp известный всему прогрессивному человечеству культуртрегер....Да, Оль? |
| я не понимаю вашего посыла, Сан-Саныч. очевидно, у нас разный бэкграунд. |
|
qp, в чем проблема? иди в жопу. будешь неприсутствующая - в 3-м лице получится принято. |
| тьфу на тебя, если чТо |
| фуу, как низко вы себя цените.. бе-е-е.. |
|
*о присутствующих говорить в 3-м лице не принято* *(про Бали и цунами). * ребяты, дорогие мои, я стих сочинила, прикиньте? вы ж все знаете, что я не афтор, я критег, а тут пробило меня... выкладываю на суд публики... пожалуйста. будьте снисходительны... это первая проба пера и вообще... если вдруг где избитая рифма, размер не соблюден или банальность образа - я буду тренироваться, чесслово... короче, стих (чтоб во 2-м лице, ед. и мн. ч): *** q*p*** отвали ты уже на БалИ, умоляю тебя, отвали... в турагенстве сказали, что правильно БАли все равно меня Ваши посты за... долбали (кланяеццо) |
|
///тьфу на вас, уроды. /// Говно оне, сударыня, говно. |
|
а что, натрикс, смешно получилось. особенно диссонанс в третьей строке: про бАли уже знают, а Т в собственном названии прое… правда, в поэзии я понимаю ещё меньше, чем в прозе, поэтому подождём истинных критиков (амор не в счёт, думаю, тут мы сходимся во мнении) |
| спасибо, marcy, ваше мнение очень ценно для меня, гораздо ценнее, чем чототам... я сама вижу, где что про...пущено/упущено..я ж говорю, что я почти профессиональный критег, а не афтор. ну положу в стол, чо... пусть отлежится... может, со временем подправится и опубликуется... чем черт не шутит?. правда предисловие долгое писать придется, ибо без контекста... но, я не спешу... время терпит... а вдруг "олька" когда знаменитой станет, тогда и я на чужой волне... короче, спасибо еще раз... |
|
ольга ассоциируется у меня почему-то не с волной, а с цунами :) но это даже к лучшему в нашем контексте. |
| а у меня вот с другой цитатой ассоциируется... автор, кста, тот же, что вас богиней слова назвал... так что неглупый человек, чоуштам...ну не виноватая я, что я запоминаю, а потом цитатами оперирую... но я обычно признаюсь, что не все, что я говорю - это именно я сказала... цитирую первоисточники, тассказать...в конце концов, все уже было украдено до нас))) |
|
шут гороховый вы. никогда на бали не бывать вам, ведь вы, натали, пустобрёх, что считает до трёх, а строчит, словно до самой тыщи.. ....................мышь вы. |
|
marcy "ольга ассоциируется у меня почему-то не с волной, а с цунами :) " что ж тут странного, если я с перепугу на форум написала, когда пришлось эвакуироваться собственным ходом в связи с угрозой цунами? |
|
qp, как уже писала выше, я быстро забываю содержание веток. но плохая память, «кривя свой полный рот в усмешку», видимо, услужливо откладывает что-то в подсознание, откуда и черпаю :) дедушка Фрейд был бы мною доволен. |
| ну вот видите, что и требовалось доказать... это я про умность автора цитатки про qp... девочка в кошки-мышки решила поиграть, на собственные ходы умишко не дотянуло... ну, пусть играет, чо... может и правда знаменитой станет... ну хоть знаменитым фриком (лично я теперь в этом кровно заинтересована - хочу-хочу- аж пищу публиковаццо) ... не буду рубить сук, на котором сидю... |
|
2 marcy ну да, да и не только дед. Фрейд,-- вот я, например, вами всегда довольна.. ахахах |
|
натрикс, вы со своими ужимками и точками стали ужасно скучны (см. стишок выше) |
|
натрикс, qp, берите меня третьей! давайте, я сверстаю томик qp с комментариями натрикс. могу даже с картинками, если 123 немного пересмотрит своё эстетическое кредо :) |
|
а overdoze выставит наш опус в мировую сеть. и будет у нас мир, труд, май. пусть даже и в январе. |
|
а чо, отличная идея, между прочим:) соглашаюсь не глядя:) ЗЫ. но на сеть я не согласная... я хочу еще свои авторские от переизданий получать... |
| да, про 123.. как-то он неконсистентен стал. м-да, скорблю.. думаю, виной всему долгосрочный бан. не надо было ему отрываться от нас на так долго:( |
|
точно! сеть в топку. 123 на поруки! а авторские пустить на BMW, на «радость» амору с его жигулёнком. всё, по рукам! |
|
bmw.. да ну нах а мне нравится ауди последнее время:) старею, видно |
| ай лав зис форум... глядишь, и правда выгоду какую с него поимеешь... по рукам:) |
|
натрикс, а что вас держит в беларуссии? вы ж еще молоды |
|
qp, Вы пропустили вчерашнюю автомобильную дискуссию. авторские пойдут на BMW, ауди – и стильный плакат с мини купером на стену возле компьютера. буду им любоваццо :) всё, девочки, за работу! :) |
|
"рот в усмешку" (а не в усмешкЕ) нормально, кстати. кто-то уже выше писал, что нормально: процесс этой одной гласной показан. |
| я, marcy, играю всегда только с сильной рукой, плохую руку я сразу сбрасываю (уметь вовремя сбросить - это тоже надо уметь, я вам скажу)). вот тут я сильную руку чувствую))) а кто не с нами - тот против нас... мы ж чуть что, можем из них и собирательный образ сделать... так что пусть выбирают... за работу - оу-йес))) |
| как я вовремя ушла покойничков-то смотреть! тут пока что немного поругались, но уже не только помириться успели, но и бизнесок сбацали! ждём результатов, плотоядно облизывая полный рот! |
| ничего личного, джаст бизнес ) |
|
натрикс а о чем вы щас написали? можно узнать? |
|
qp, как старый преферансист, позволю себе интерпретацию. натрикс сделала китайский снос и красиво провела распасы. |
| о, преферанс.. не умею. хотела научиться, но времени не было и нет. а жаль. |
|
никогда не поздно :) а я на днях в …тый раз пересмотрела «Казино «Рояль» с Джеймсом Бондом. и поняла, что всю жизнь играла не в те игры – и не с теми. |
|
2 Erdferkel "как я вовремя ушла покойничков-то смотреть!" я опять что-то самое интересное упустила?.. :) 2 натрикс |
|
мы с marcy договорились, вроде, чо... а вы определяйтесь... онегдот вам пока из классики в тему: *Озадаченный Ржевский, после розыгрыша сдачи спрашивает: — Никак не пойму, господа, как это мой марьяж две взятки взял?! — Дык, поручик! Мы же распасы играли!* |
|
2 marcy в смысле.. спали не с теми? я вот думаю, что я точно не с теми. ахахах. может, это судьба? |
|
qp, в морг не хожу, смотрю дютюктивы по немецкому ТВ когда работать-то начнёте? а то весь бизнес опять разговорами кончится |
| ну, пардон, натрикс, моему уму вас не понять, ессно. разве что бокала 2 вина принять на грудь? |
|
qp, я не отвечаю, я интерпретирую – и при этом лезу без очереди, расталкивая всех. ужос, где мои манеры! :) насчёт спали… порывшись в памяти… Shit, никаких Джеймсов Бондов! и даже дедушка Фрейд не приходит на помощь! натрикс, |
|
2 Erdferkel "когда работать-то начнёте?" в смысле? не совсем поняла |
|
qp, снова без очереди лезу: мы же договорились – Вы пишете, потом натрикс комментирует, ну а я красиво завёрстываю. Эрдферкель интересуется, когда начинаете работу! :) надо поспешить, а то придёт val, озабоченно начнёт считать наши неубитые ещё прибыли – и сразу наломает весь ритм. |
| я. marcy, про дам особенно люблю... дам надо уважать, особенно третьих (нам ли с вами в данном контексте это не близко?)). ах, каюсь, черт возьми, была в Берлине летом проездом... была шальная мысль с вами познакомиться... но я как-то ее от себя отогнала. побоялась, штоле? а вот зря, чувствую... в следующий раз не премину.... сыграем с вами, чо? это ж нас бинзес-союз только укрепит, я щетаю) |
|
кстати, зря не дали знать :( я бы показала Вам Берлин (многие уже не избежали этой участи, но… выжили, несмотря ни на что :) |
|
link 4.01.2014 0:04 |
| ....я вот тоже буду в Берлине проездом....в мае, наверное...или в сентябре, как фишка ляжет.... |
|
о, слетелись гаргульи.. это не натрикс? (риторический вопрос)
|
|
San-Sanych, читайте выше: ВЫЖИЛИ :) поэтому не бойтесь, маякните поближе к дате. |
| а Саныч что меж ними делает? ахахах |
| да я уж сразу поняла, что зря... мне есть там было нечего день, если честно... эти ужасные жырные вюрстели... ну, вы-то меня понимаете... я осознаю, что там "есть места". но их же знать надо было ... а так пришлось есть картошку фри с одноразовой вилочки, стоя, как лошадь... сунулась, было в "итальянский ресторан", но увидев, чем там кормили (за недешево, кста), предпочла картошку фри... так что ждитя:) |
|
qp, San-Sanych скрашивает наш тройственный союз. как узнала недавно из «Школы злословия», от женщин в этой жизни требуется ум, а от мужчин – красота. натрикс, |
| да, натрикс какая-то странная.. ахахах |
| ну, значит, я ходила, где все туристы ходют... не повезло, чо... я покушать люблю... а вюрстели не люблю.... как-то так... |
|
marcy "как узнала недавно из «Школы злословия», от женщин в этой жизни требуется ум, а от мужчин – красота" это неправильное решение. а что, Ш.З. для вас что-то значит? вы.. правда что ли? о_О.. |
|
натрикс, а мне нравится, как критику в «Рататуе», – всё пробовать :) вюрстели – не самое страшное, есть ещё свиные рульки. qp, |
o, на marcy похожа
|
|
похоже на Герцена в изгнании, с его «Колоколом». но в общем – почему нет? мне даже льстит, я намного страшнее :) |
| ШЗ я ассоциирую исключительно со старой бабой в паре с не совсем старой бабой. ума там.. сами понимаете, не было и нет. но я их бросила смотреть давно. так что не знаю, что там с ними дальше произошло, может, суть свою поменяли? |
| ну так, что заслужили, то и заслужили:) я про вас. чем вы хуже герцена? |
|
не, ну рульки, конечно, хорошо, я ничего не имею против, когда другие едят, а мы ж с вами трупов не едим, да? вот и крутись тут, как хочешь( для меня, кста, раньше слово "Питер Мертес" было вообще ругательным... я всегда говорила, что он все вина из одной бочки разливает, причем хотботтлингом... так что привкус остается... а совершенно недавно открыла для себя чудесное немецкое белое вино майбах (так произносится или нет - не знаю)... и вроде тот же питер делает...так разрушились мои стереотипы... и поесть наверняка есть что кроме вюрстелей и рулек... вот я о чем... |
| о, теперь я поняла. многоточия -- вот ответ. 123 -- многолик:)) |
|
qp, а мне они кажутся отнюдь не глупыми. по крайней мере, интересно за ними наблюдать. как написала одна форумчанка, особенно прикольно – с высоты нашего знания – смотреть старые выпуски, где молодая играет роль девушки-крестьянки, не любящей всяких там миллионеров-чубаисов. ну разве не стоит такое пересмотреть? :) за герцена отдельное спасибо, буду работать над бородой. натрикс, |
|
что-то натрикс совсем не туда понесло. я прошу прощение у ТС за офф. надеюсь, что мы сможем вернуть эту тему в то русло, в каком ее и предполагали увидеть. |
|
qp, мы ж пока все спят, включая топикстартера, и никто нас не подслушивает :) |
|
marcy "где молодая играет роль девушки-крестьянки, не любящей всяких там миллионеров-чубаисов. ну разве не стоит такое пересмотреть? :)" так вы ей завидовали? я имею в виду, когда эта девушка-крестьянка-таки вышла замуж удачно? |
|
qp, ну что Вы. я никогда и никому не завидую :) я за неё порадовалась – и за Чубаиса тоже, ему повезло. |
| я просто не знаю, что там дальше случилось. я прекратила это безобразие (в смысле ТВ ваще) задолго до счастливого брака безобразной ученицы безобразной училки. брр.. |
|
у нас тем более давно бизнес-антанта... нафига нам ТС? или это не форум МТ??? аскер сделал свое дело - аскер может уходить... marcy, вот теперь я вам верю, что вы * не совсем серьёзно воспринимаю то, что здесь пишут* ... мы с вами это уже не раз обсуждали... и про гадов морских (я помню, вы их тоже едите), и про прочие вкусняшки:) |
| мои впечатления о ШЗ щас.. хмм. просто ужасно. что-то такое мерзкое, что могло вырасти только на русской почве. |
|
qp, я уже лет десять не смотрю телевизЕр (и не читаю новостей). но есть ютуб :) им иногда грешу – вот недавно посмотрела ШЗ с Васильевым (два!) и Акуниным. мне понравилось, у меня непритязательный вкус. кстати, тоже не знаю, что случилось дальше, – надеюсь, они будут жить долго и счастливо. натрикс, |
|
кстати: делаю над собой усилие и запоминаю, что натрикс, как и я, вегетарианка, а qp, в отличие от меня, не любит ШЗ и обеих девушек. это интересные сведения :) |
| я, marcy, на себя ярлыков вообще не вешаю, ну не люблю я этих всяких ярлыков...я просто вкус мяса не люблю, будем так считать... но в следующий раз в этом вашем Берлине вы меня есть поведете, ото ж я опять голодной (и злой) останусь))) |
| замётано :) |
| к тому же, мы легко с Вами друг друга узнаем (с лёгкой руки qp). на всякий случай, у меня в руках будет томик Герцена, а на шее колокол(ьчик) |
| да, а еще я обожаю мясо.. ммм.. ууу:) |
|
qp, это не страшно – приезжайте, я покажу Вам чудные места. :) |
| как можно не любить мясо, не понимаю. я люблю мясо и куриное, и прочее (телятина, говядина, свинина.. мм, ааа). а соусы какие можно придумать к мясу.. мм.. умолкаю. |
|
мясо я отлюбила в детстве :) между прочим, соусы можно придумать и к овощам, кстати, ничуть не хуже. но не умолкайте, ещё можно про баранину! |
| что-то неестественное есть в женщинах/девушках, что мяса не едят. брр.. у них взгляд такой.. ну, как у гаргулий, честно.. о_О |
|
ну, это смотря на кого смотреть :) иногда можно и горгульей ПРИКИНУТЬСЯ. |
|
marcy о боже, вы правы, я забыла про баранину!!! баранину я просто обожаю:) ела бы и ела. а вот про утку как-то не помню. а вот кро-о-лик.. ммм, нямс:) |
|
а как насчёт грустного страуса? помню, была я как-то в южноафриканском ресторане… :) |
| баранина, конечно, супер-пупер. баранье седло, или там баранье что -еще, просто отваренная дома, боже, какое чудо! мм, просто запах чувствую. ах. |
| ну не знаю, я страуса не ела. думаю, страусы жесткие.. |
|
бараньи яйца? :) один из самых изысканных деликатесов. и вовсе не жёсткие, как и страус с его провербиальными яйцами, кстати. |
|
а ещё – бычьи хвосты и свиные щёчки. нежнейшие просто! я когда-то пробовала, рекомендую. |
|
one man's meat is another man's poison, я б сказала.... тут себя надо слушать... нравится мясо - ешьте на здоровье...как говорят у нас: абы смачна была... |
|
именно. кто что и кого любит – не обсуждается. попробовав многое (если не всё), я остановилась на рыбе и овощах. |
|
не, я немного брезглива, поэтому яйца обожаю, да, но куриные исключительно:) о, и щечки, и хвосты.. тоже не для меня. и ушки всякие, сердечки, желудки.. не ем. не могу. |
|
qp, ну вот видите! а ещё есть рыбьи желудки, куриные лапы, андуй и андуйетт… мозги, лёгкие, телячий рубец… неужели даже не попробуете? я пробовала, могу вести дискуссию :) |
| не, я все эти субпродукты не ем. предпочитаю просто мясо, мякоть, на косточке иногда:)) |
|
ну вот видите, есть что-то, что Вы не едите:) и взгляд от этого не страдает, ведь правда? |
| мясо нужно есть женщинам, marcy. это железо. понимаете, о чем я?:) |
|
ой, девачки, какие вы милые (и интеллектуальные беседы с вами жалко заканчивать даже... только завтра рабочий день (не поверите)) я лично спать... marcy, целую ваших собачек в носик, люблю я всяческих звериков, ну чо уж теперь... и пойду к своим котам... они тем более давно лучшие спальные места заняли))) спокойной ночи и до новых встреч:) |
| рыбу, конечно, я тоже люблю. но у нас она очень дорого стоит, поэтому редко покупаю:( |
|
qp, железо восполнимо, как, впрочем, и всё остальное в этой жизни. :) а рыбу только в ресторане ем, она там получается вкуснее, я не мастер её готовить. я больше по рататую... натрикс, всем спасибо за приятную беседу, мы ушли в ночь :) |
| так, карлсон ушел в ночь.. я не малыш, конечно, но прошу прощения у ТС за офф полный. |
|
офф в оффе в оффе: сейчас на газоне в самом центре Зап. Берлина, наискосок от КаДеВе видели… лису. это не так удивительно, мы с ней иногда встречаемся, не только ночью, но и днём, она живёт где-то в нашем районе. но тут она себя вела странно: валялась, прыгала с ужимками. а потом действо переместилось с газонной травы на освещённый фонарями асфальт – и мы увидели, что лиса не одна, а с мышью, размером с крупного тушканчика. и они с лисой играют. мы с собаками так охренели, что Путин забыл, что по легенде он агрессивный пёс, гроза квартала. мы наблюдали за этими игрищами минут пять с расстояния метров 20, а потом тушкан ускакал – и лиса убежала вслед за ним. я даже не знаю, как это интерпретировать. P.S. я ничего не курю и не принимаю :) собаки тоже. лиса и мышь были, (тайный) смысл этой встречи мне пока не понятен... всё, теперь можно снова о переводе, мы ушли :) |
| Пошто собачку нехорошо обозвали? |
|
Oo, я её с такой кличкой получила. «собачка» Баскервилей была найдена на улице и вывезена из Украины в щенячьем возрасте. на вопрос, почему Путин, мне был дан двойственный ответ: – хотели назвать Кучмой, но побоялись, что пса с таким именем не выпустят из страны как национальное достояние (кличка ведь вписывается в собачий паспорт); – у щенка пристальный взгляд, как у кагэбиста (что правда). |
| Даа... Ну хоть кто-то приличный с такой кликухой имеется. |
|
уподобляясь 123, публикую фото (но мне за это страшно неудобно, больше не буду загрязнять ветку, чесс-слово!):
это они просто играют, не заметили, что их фотографировали. |
|
А песика побольше небось Ельцин зовут? Что он у вас пьет? |
|
нет, чёрный и страшный (он лежит, поэтому кажется не таким большим) – это Путин. а белая и пушистая – это Марси. мы не пЁм :) |
| Ну..у, ваш Путин гораздо представительнее. |
|
он красавЕц! :) куда там ВВ... в доме напротив живёт Александр Рар, написавший первую (если не ошибаюсь) биографию Путина. у него тоже Путин, манерный кокер-спаниель. совсем не в масть. хотя, может, как пародия и сойдёт :) |
|
2 marcy а почему вам позволено всё? (я давно заметила:) ЗЫ на форуме в смысле |
| ЗЫ хорошие у вас щены. вот кто мясо-то ест у вас в семье! |
| хочу быть вашим щеном. не, лучше кошкой. мурр. берете? |
|
qp правда? :( я этого не замечала и поэтому никогда над этим не задумывалась. Вы меня сейчас реально озадачили. да, они мясоеды. насчёт «берёте»: мне вот так и Путина привезли и задали риторический вопрос: берёшь? :) |
|
ахахах понимаю вашу озабоченность ситуацией |
|
:) понимаю, что звучит забавно. но я действительно задумалась. неожиданный взгляд со стороны. всё, освобождаю ветку :) |
|
Ну и забалаганили тему.. собачками и мясами..Karisima will think twice в следующий раз .. *не прибедняйтесь, marcy, мы же все помним (ну я так точно), что вы "богиня слова" (с))* А вот и нет...пальма первенства у тарантулы, была и есть, покладите нa место (с) |
|
Ana_net +100500 "пальма первенства у тарантулы, была и есть, покладите нa место (с)" 2 marcy а расскажите, как вы рататуй готовите, а? плииз:) |
|
////qp, в чем проблема? иди в жопу. будешь неприсутствующая - в 3-м лице получится принято./// overdoze +++++++++++++++++++++++++++++ бешено плюсую :-) Давно пора бы ув. qp туда свалить, желательно надолго. Уж мочи нет её терпеть, |
| You need to be logged in to post in the forum |